Конец земной истории

Свет в окне погас, и Монах выступил из-за угла. Она вышла из подъезда, постояла на пороге, словно раздумывая, и неторопливо пошла к троллейбусной остановке. Он нагнал ее, ступая бесшумно, как большой зверь, тронул за локоть. Она вскрикнула и отскочила. Тупиковая улочка была пустынна, хотя было всего-навсего около девяти; казалось, их двое во всем городе. Светили неярко фонари, да изредка проезжал одинокий автомобиль, освещая фарами темные окна домов. Здесь были в основном офисы.

– Откуда вы… ты взялся? – вырвалось у Ларисы. – Ты меня напугал!

– Нужно было вызвать такси, – сказал Монах. – Ты… одна?

– Одна. А ты как здесь?

Монах рассмеялся.

– Случайно.

Теперь рассмеялась Лариса.

– Давно?

– Не очень. Поужинаем где-нибудь?

– Я устала, Олег… – В ее голосе была нерешительность.

– Хочешь к Митричу? Он спрашивал о тебе, – соврал Монах.

Она не ответила, и они шли некоторое время молча. Потом она сказала:

– Пошли ко мне, я приготовлю что-нибудь…

– Ты будешь отдыхать, а ужин приготовлю я. Картошка есть?

– Есть. Давай вместе.

– Идет. Ты расскажешь мне про следователя.

– Они все время спрашивают об отце… Олег, я боюсь. Тебе что-то известно?

– Нет, Лариса, мне ничего не известно. Уж скорее тебе.

– Мне кажется, они думают, что отца… тоже убили. Эта мысль не дает мне покоя, я говорю себе, что это невозможно, но ведь что-то происходит. Это… чудовищно! Алиса умерла прямо за столом…

«Алиса была убита прямо за столом», – подумал Монах.

– …теперь отец! Все свои, никого чужих, все на виду! Что это? Какое-то наваждение! Если правда, что отец… отца… Я ничего не понимаю!

Монах неопределенно молчал.

…Он помог ей раздеться. Небрежно бросил свою видавшую виды дубленку на вешалку.

– Ты тоже думаешь, что отца убили… – слово далось ей с трудом, – и мы теперь все под подозрением?

– Не думаю, – сказал Монах. – Она сидела за столом, он стоя чистил картошку. Нож и картофелина споро двигались в его руках. – Ты знала, что он болен?

– Знала. Владимир Семенович сообщил месяц назад. Я сказала, что у меня есть связи, можно положить его в областную онкологию, но он сказал, что отец не хочет, и попросил сделать вид, что я ничего не знаю. Я была у отца, принесла виски, всякие копчености… Последние несколько лет я была в доме только в день рождения мамы, и, я думаю, он все понял. Он лежал; я достала стаканы, Юлия помогла разложить закуски. Лики не было, к счастью, и нам никто не мешал. Мы выпили… Он так смотрел на меня, ты не представляешь… с сожалением, с насмешкой, как будто прощался. Он понял, что я знаю. Но мы не говорили об этом. Вспомнили маму, как жили все вместе в доме… Он сказал, ты уже большая… как все быстро! Помню, вы были маленькие, смешные, просились на руки, радовались игрушкам, а теперь… Он не закончил, но я поняла: а теперь я вам не нужен. Как же так, сказал, нет внуков, хотелось бы потискать малыша, пусть бы потопал по старому дому… Ленька не состоялся и уже вряд ли состоится, ты – умница, но и у тебя как-то не складывается. Неужели вы платите за мои грехи? Недостаток внимания, частые поездки… я помню, ни разу не был в твоей школе, и тому, чему отец учит сына, Леньку учили друзья или порножурналы. Я стала возражать, что у нас было все, просто люди разные, и никаким воспитанием этого не изменишь, просто такие уродились. Знаешь, мне казалось, я не любила его за вечные подколки, насмешки, ерничество, даже за то, что он изменял маме… А в тот вечер уже ничего не стояло между нами, это действительно было прощание. Я испытывала такую пронзительную любовь, такую жалость, такую боль… – Она замолчала и заплакала.

Монах дочистил картошку, прикинул, хватит ли, и начал строгать крупными ломтями на сковородку. Все молча, нахмурясь, серьезно.

– Я держала его руку… в первый раз в жизни, он так и уснул, – Лариса вытерла слезы. – И когда он вдруг позвал гостей, это тоже было прощанием. В том, что он позвал всех тех, кто был в день рождения мамы, был какой-то странный смысл… Я была против… После Алисы, я не хотела никого видеть. Может, это было предчувствие. Во всем был странный смысл, странный привкус, пронзительность… даже в рассказе Эллы Николаевны о любви! Ты знаешь, что она была в него влюблена? Всю жизнь. Были слухи, что она пыталась покончить с собой. Мне кажется, они были любовниками, а потом отец ее бросил. Он всех бросал в конце концов. И то, что она осталась одна… я думаю, это из-за отца. И то, что он стал просить у нас прощения… Это было ужасно! Никто ничего не понял, а мне хотелось плакать. И мне кажется, я знала, что это все не просто так, что это конец, что он умрет. Я не знаю, почему она стала говорить о любви, может чувствовала, что это прощание? И зачем-то вспомнила эту историю. И отец умер, пока она рассказывала… какой в этом смысл? Это знак?

– Знак?

– Ты же ясновидящий! – вскрикнула она. – Ты же говорил, что всюду знаки! Что они… с той стороны все время подают нам знаки!

– Не знаю, Лариса. История действительно замечательная. Ты говорила с Эллой Николаевной?

– Я ее не видела с тех пор. Я никого из них не видела.

– Леонида тоже?