Конец земной истории

– А кто убил Алису? Я подозреваю их, они меня. Мы все теперь как зачумленные, я все время ожидаю, что меня вот-вот арестуют… или что еще кого-нибудь… – Она замолчала, не желая и страшась закончить фразу; потом сказала: – Я просто не хочу их видеть. Отец был связующим звеном, я думала слабым, а оказалось, сильным, потому что сейчас мы распались навсегда. Я презираю Леонида, меня раздражает Лика… Знаешь, мне только после его смерти пришло в голову, а каково было ему? Сначала Нора, потом Алиса… что он думал об этом? Кого обвинял? Кого подозревал? Я никогда не прощу себе, что не поговорила с ним. У меня столько вопросов, и ответить уже некому. Ему было тяжелее всех, каждый из нас как отдельный остров, а он был как материк… Я все время ожидаю чего-то, ночью просыпаюсь от страха, лежу, прислушиваюсь…

– Больше никого не убьют, – сказал Монах, целуя ей руку. – Это уже не имело бы никакого смысла. Не бойся.

– Ты что-то знаешь?

– Гипотетически, скажем так. Только в качестве возможной версии. – И повторил: – Не бойся, больше никого не убьют.

– Больше никого? Что ты хочешь сказать? Ты сказал, больше никого… Ты имеешь в виду… отца? Я правильно поняла? Ты хочешь сказать, что его… – Она запнулась. – У него был сердечный приступ, дядя Володя сказал… и врач со «Скорой».

– Я имел в виду убийства Норы, твоей тетки и Алисы.

– Мы даже не знаем, что Нору убили! – воскликнула она. – Мы даже не знаем, связаны эти смерти или нет! Мы не знаем, какой в них смысл!

– Смысл – это связующее звено, мотив. Эти убийства связаны, Лариса.

– Мотив? Какой? Мотив в убийстве Норы, тети Нины, Алисы… не вижу! Представить себе не могу!

– Мотив – ответ на вопрос «кому выгодно». Кому выгодна смерть Норы? Судьи Сидаковой? Алисы?

– Господи, да я понятия не имею! – воскликнула Лариса. – Ты говоришь загадками. Тебе что-то известно? Ты же ясновидящий… – прибавила она с сарказмом. – Скажи прямо!

– Нечего пока сказать.

– Что ты… виляешь! Ты считаешь, что отца… убили? – Она смотрела на него со страхом.

– Нет, пожалуй, – подумав, сказал Монах. – Некому было его убивать.

Она махнула рукой и промолчала. Монах привлек ее к себе. Она попыталась вырваться, но он не отпустил…

* * *

…Взахлеб рыдала Лика. Она сидела на полу у кресла отца, выкрикивая: «Папочка, родненький! Не хочу! Не умирай!» Лариса стояла рядом, сосредоточенная, положив руку на плечо Лики. Леонид с несчастным лицом грыз ноготь. Впервые дети режиссера стояли рядом, забыв о неприятии и распрях.

Монах перевел взгляд на Ирину – она смотрела на мужа, и в глазах ее было презрение. Доктор Владимир Семенович говорил с коллегами со «Скорой»; старая актриса с размазанным гримом словно осела – полулежала на диване, казалось, от нее осталась одна оболочка, кокон, из которого выбралась и улетела яркая бабочка; ее лицо с гротескными бровями напоминало гротескную маску. Екатерина с испуганным лицом застыла на своем месте; Виталий стоял рядом с Ларисой, и Монах заметил, что их плечи соприкасаются. Юлия бесшумно возилась с тарелками, приходила и уходила, лицо ее было бесстрастно.

Монах выскользнул из гостиной, стараясь не трещать ступенями, стал подниматься на второй этаж. В спальне Левицкого было темно, и он зашарил рукой по стенке. Вспыхнул свет. Монах скользил взглядом по комнате, в которой был впервые. Тяжелые коричневые драпри на окнах, королевских размеров кровать, плоский экран телевизора на стене. Багровый, цвета застывшей крови, ковер на полу. Он подошел к тумбочке, поднял массивный ночник, потом выдвинул ящик – там были папки с исписанными листами – мемуары, не иначе. Он сунул руку под подушку, приподнял матрас, проверил карманы халата, брошенного на кровать. Постоял немного, обегая спальню взглядом. Приподнял конец ковра, убедился, что там ничего нет. Выключил свет и вышел. Внизу, в коридоре, наткнулся на Юлию – она взглянула вопросительно.

– Юлия, мы не могли бы поговорить? – спросил Монах.

– Сейчас? – Она растерянно посмотрела на тарелки в руках. Глаза у нее были заплаканные.

– Сейчас. – Он взял тарелки у нее из рук. – Может, к вам?

Она кивнула.

– Юлия, вы знали, что он болен? – Монах по-хозяйски уселся на диван. Юлия присела на кончик стула напротив. Монах не сводил с нее испытующего взгляда.

– Знала. Роман Владимирович сказал…

– Как он относился к этому?

– Философски, – она слабо улыбнулась. – Ему не было страшно, если вы это имеете в виду. Он не боялся… уйти. Он был очень сильным человеком.

– Вы давно в этой семье… Что вы можете сказать об их взаимоотношениях?

Она пожала плечами.

– Он великий человек, ему можно простить многое. Он – человек мира, его знают и любят, он избалован, но он всегда чувствовал ответственность… всегда. Дети часто не понимают родителей. Я помню, я не понимала маму…

Она замолчала. Она намеренно не говорила «был», не могла, и Монах чувствовал, что под внешней бесстрастностью прячется настоящее горе. Он не совсем понял, что она имеет в виду под ответственностью, но переспрашивать не стал. Люди нерациональны в своих чувствах, а сейчас его интересовали только факты.

– Вы знали Каролину?