Конец осиного гнезда

Совещание окончилось, когда солнце клонилось к закату. Оставив всех на месте, я с Логачевым перебрались через протоку и углубились в лес примерно на километр.

— Устраивайся и наблюдай, — сказал я Логачеву. — Как только появятся, беги сюда во всю мочь. Только не задремли.

С места, избранного для наблюдения, открывался вид на дорогу, по которой ожидались охотники.

Усадив Логачева, я вернулся к протоке. Последнее, что осталось, — рассадить людей в засаде. Это заняло несколько минут, и ни одной души не стало видно. Теперь надо было терпеливо ожидать.

Рядом со мной сидели Сережа и Таня.

Я внимательно смотрел на Таню. Сегодня она вышла с нами на серьезную операцию. Я искал тревогу в ее глазах. Но Таня была спокойна. Прищурившись, она сосредоточенно смотрела в лес. Оправдает ли она мои надежды? Окажется ли способной в тяжелую минуту показать сильную волю, мужество, отвагу?

Ее состояние в последние дни уже не внушало мне опасений. Втянувшись в горячку боевых дней, она не оплакивала больше свои разбитые мечты и потерю любимого человека. Она поняла, что надо продолжать жить и бороться.

Всматриваясь сейчас в густеющий полумрак леса, Таня приглушенно вскрикнула:

— Николай бежит!

По лицу Логачева градом катился пот. Едва переводя дыхание, он доложил:

— Едут! Совсем близко… Две подводы… Филимоныч и еще двое — кто не знаю — на передней… на другой — пятеро автоматчиков.

— Все на повозке сидят?

— Да!

— Прячься! — сказал я Николаю, и он скрылся в кустарнике.

Ожидать пришлось с полчаса. Логачев прибежал коротким путем, а потом послышался скрип колес, катившихся по дороге. Затем показались лошади, повозка. На первой сидели Фома Филимоныч, Гюберт и Похитун. Гюберт держал в руках ружье, Похитун полулежал. Фома Филимоныч правил. Затем появилась вторая подвода, и на ней пять автоматчиков.

Приблизившись к протоке, Фома Филимоныч спрыгнул с повозки, передал вожжи Похитуну и стал осматривать бревенчатую кладь.

— Не застрянем? — спросил Гюберт.

— Никак нет, — ответил старик. — Я здесь позавчера проезжал, хорошо держит.

Филимоныч сел опять на подводу и присвистнул, подбадривая лошадей.

Повозка въехала на кладь и вдруг начала быстро крениться набок. Старик хлестнул лошадей, они рванули и провалились в воду.

Затаив дыхание, все напряженно следили за происходящим и ждали команды.

Гюберт выругался и встал на повозке во весь рост.

— Псина старая! — закричал он. — Говорил тебе, что застрянем!

Гюберт положил ружье, подошел к краю повозки и, прикинув взглядом расстояние до берега, удачно спрыгнул на землю.

Похитун попытался сделать то же, но до берега не допрыгнул и растянулся на бревнах. Быстро поднявшись и выбравшись на сухое место, он схватился за коленку и стал охать.

Филимоныч остался на месте, делая вид, что обдумывает, как выйти из бедственного положения. Кони в это время не торопясь пили зеленую воду, пофыркивали. С губ их падали сверкающие капельки. Им была глубоко безразлична судьба, постигшая хозяев.

Автоматчики попрыгали со второй подводы с явным намерением приблизиться к месту происшествия, но я опередил их:

— Хальт! Хенде хох!

Кто-то из солдат решил было воспользоваться автоматом, и это погубило их всех.

Партизаны, уже разобравшиеся в обстановке, полоснули из нескольких стволов, и пять автоматчиков повалились замертво.

Похитун вытянул руки кверху насколько возможно.

— Хомяков?! — прошипел побледневший Гюберт. Он втянул голову в плечи и быстро протянул руку к кобуре.

Но он не успел вынуть оружие — на него бросился Логачев, мгновенно сшиб с ног и завернул руки за спину. На подмогу Логачеву подбежали Березкин и кто-то из партизан.

— Вы не ошиблись, — рассмеялся я: — Хомяков и он же майор Стожаров. Привет от Виталия Лазаревича.

— Достань у меня из кармана веревочку, — попросил Логачев Березкина.

Тот вытащил моток прочной веревки и помог Логачеву стянуть руки Гюберту.

Такая же точно процедура была проделана и над Похитуном. Он не проявил ни малейших признаков сопротивления и молча подчинился нашим требованиям.

Усадив Гюберта на землю, Логачев вытер рукавом мокрый лоб и улыбнулся.

Гюберт, очевидно уже понявший, что произошло, смотрел на нас враждебно, с звериной ненавистью.

Рядом с ним, спина к спине, усадили Похитуна.

Подошел Фома Филимоныч, забрызганный грязью, и почесал затылок:

— Ну как, господин хороший, не ожидал?

Гюберт заскрежетал зубами, страшно побледнел и, внезапно подавшись корпусом вперед, плюнул в сторону Фомы Филимоныча.

— Ишь ты, собака бешеная, — с невозмутимым спокойствием проговорил старик. — Жаль, что не могу, а то бы показал тебе, как плеваться, упырь проклятый!

— Я тоже рад вас видеть, господин майор, — насмешливо сказал Березкин.

Гюберт закрыл глаза, откинул голову назад, стукнув при этом Похитуна затылком, и процедил сквозь зубы:

— Кончайте… хамье!

— Эге!.. — протянул Филимоныч. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Быстрый ты больно, господин хороший. Потерпи малость, мы больше терпели. — Он опустился на корточки и пощупал веревку: — Ничего, прочно!

— Вынь у них все из карманов, — сказал я Логачеву.