Кондрат Булавин

– Ну и что же ты в своем раю-то не жил? – насмешливо спросил Мишка Сазонов.

– Невмоготу стало, – снова вздохнул парень. – Помещик больно лютый, все жилы повытянул… Когда родители были живы, терпел. Вроде некуда было податься… А как померли и остался я один, сиротинкой, то и жизнь мне стала не мила в родной деревне… Затосковал я… Прослыхал про вольную жизнь казачью на Дону, и вот захотелось мне посмотреть на нее, пожить самому такою жизнью…

– Вот, Васька, ты и нашел тут жизнь привольную, – ехидно захихикал дед Никанор, тщедушный старичишка с реденькой всклокоченной седой бороденкой. – Вот она тут, жизнь-то вольная-привольная, – махнул он на степь. – Простор!.. Травы много – жуй… Воздуху вдосталь – глотай… Одним словом, попал ты, Васька, из огня да в полымя… Будь она проклята, эта казачья вольная жизнь… От зари до зари, уж тридцать лет с седла я не слезаю… В бурю и грозу, в стужу и жару все хозяйских коней стерегу… Илье Григорьевичу Зерщикову богатствия наживаю… А мне что от того?.. Кукиш с маслом… Впроголодь держит проклятый Ильюшка, зипуна нового никогда не даст…

– Тише ты, дед Никанор, – с опаской сказал кто-то из табунщиков. – Ненароком прослышит хозяин, как ты его ругаешь, беды не оберешься…

– Э-э, чихал я на него! – запальчиво взвизгнул Никанор. – Мне от того хуже не будет… Что он с меня возьмет?.. Изобьет?.. Так я не раз испытывал его кулаки-то… Все едино жизнь наша гиблая… Работал я у своего боярина, спину на него гнул, а вырвался от боярина, убег на вольный Дон, так в руки к Зерщикову попал. Он меня хуже крепостного сделал… Тут вольная жизнь-то, на Дону, только для богатых, домовитых казаков, а для нашего-то брата – та же каторга… Нам, видно, вольная жизнь будет на том свете… Вот ежели б гы, Васька, не сюда подался, к низовым казакам, а остался б у хоперских казаков, гультяев, то, может быть, тебе б жилось-то и вольготнее, потому как они, гультяи-то, все из нашего брата, из беглых холопов да мужиков… Хоть и бедно они живут, да все же вольно…

– Кто ж ее знал, что так получится, – уныло буркнул парень. – Ведь говорили, что низовые казаки живут богато, привольно… Каждый, кто б ни попадал сюда, вроде становится богатым да вольным…

– Говорили, – желчно усмехнулся старик. – Говорят – кур доят, а ты и поверил… Дурень ты, Васька…

– А ты не дурень, дед? – спросил старика Сазонов. – За каким чертом ты-то сюда приперся, а?..

– И я дурень, – согласился старик. – Меня тоже нелегкая принесла сюда, на вольготную жизнь… Надо б на Хопре остановку сделать, а я сюда поперся… Был бы я там теперь хоть и гультяем, да вольным казаком… И нечего б мне было бояться, что приедут сыщики царские сыскивать беглецов да возвращать их к своим помещикам и боярам… Ведь тридцать лет уж я на Дону, а все считаюсь беглецом… А какой я беглец? Сколь разов я говорил своему хозяину, чтоб он меня ввел в казаки… Есть такой закон казачий: раз прожил столько годов на Дону, то должон считаться уже казаком… А Зерщиков все вертит хвостом, как старая лиса: «Погоди, говорит, дед Никанор, вот подуправимся с делами, тогда, говорит, введем тебя в казаки и курень тебе поставим…» Все брешет и брешет, ирод, потому как ему нет расчета нас, беглецов, вводить в казаки, – кто ж ему будет задарма работать-то?.. Это вот наш старшой, Михайло Сазонов, – прирожденный казак, так он и плату от хозяина получает.

– Какая тут плата? – сердито проворчал Мишка. – Я на нее семью прокормить не могу…

– Какая б ни была, а все ж плата, – сказал дед Никанор. – Не как мы, грешные, задарма работаем, за спасибо живешь…

– Домовитые власть забрали, – проронил кто-то из табунщиков. – Надобно б собраться нам всем огулом да прощупать бы их, проклятых… Небось, поподатливее были б…

– Руки у нас коротки, – сказал старик.

– Ну, насчет рук молчи, дед, – горячо проговорил Мишка. – На Дону народ забурунный. Чуть чего не так, такое могут заварить, что и не расхлебаешь…

Табунщики несколько минут молчали, жуя сухари.

– Дед, – встряхнулся Сазонов, – ты бы рассказал, как ты попал на Дон, а?..

Старик, прожевав сухарь и запив водой, проговорил: