Конан и Слуга Золота

Нет, кроме его же лошадей, ушедших вниз по лощине, наверное, за водой, других участников налёта не имелось. Что ж. Не повезло им, беднягам.

Тёмный, ничем не пахнущий зверь продолжал ползти к нему. Когда до Конана оставалось не больше десяти футов, из-за холма прозвучала тихая отрывистая команда.

Огромный пёс взвился в воздух и одним прыжком достиг Конана. Однако страшно блеснувшие клыки не сомкнулись, как обычно, на горле беспомощной спящей жертвы! И прыжок страшному зверю завершить не удалось: ещё в полёте его грудь встретила острый железный зуб, и всей своей массой хищник ударил в него, оказавшись нанизан, словно какой-нибудь фазан на вертел!

Хриплый рёв огласил ночь, тело зверя конвульсивно забило ногами.

Киммериец не стал терять время на освобождение меча. Вместо этого он отбросил дёргающееся в агонии тело подальше, сам же схватил верный крепкий туранский лук и кинулся зигзагами вверх по склону.

Предосторожность оказалась не лишней. Одна стрела выбила искры у него из-под ног, попав в камень, другая обдала ветром щёку, пока шли три секунды, за которые он достиг гребня холма.

Две тени уже бежали в разные стороны. Успевшую отбежать подальше Конан сразил стрелой, другую, замешкавшуюся, — выхваченным из-за голенища кинжалом. Тот, что был убит стрелой, даже не вскрикнул, рухнув лицом вниз на каменно-травянистый склон. Тяжёлый арбалет громыхнул о камни. Стрела вошла убитому прямо в сердце.

Другой, с кинжалом в печени, ещё стонал и пытался отползти подальше.

Присев, чтобы не выделяться на фоне ночного неба, Конан с минуту выжидал, окончательно убедившись в отсутствии других соучастников. Нет, этих шакалов было только трое — вернее, двое: не к чему оскорблять пса. Ведь он лишь выполнял приказы хозяев.

Вот, значит, почему по этой тропе перестали ездить…

Подойдя к стонущее-ползущему, варвар понял, что тот уже не опасен. Прикидываться в такой ситуации невозможно. Широкий кровавый след и наполненные болью и страхом глаза выдавали полную беспомощность бывшего охотника на людей. Человек замер, вжавшись спиной в валун побольше, когда Конан с другим кинжалом в руке приблизился шага на три. Никакого оружия в тонких руках не было.

— Что, приятно быть дичью?! — прорычал взбешённый ещё киммериец, буравя глазами беспомощного теперь врага. Правда, в его распоряжении были только глаза бандита — всё остальное лицо скрывала чёрная тканевая повязка. Чёрной же была и вся остальная одежда грабителя, а руки и часть лица оказались вымазаны сажей: так делал и сам варвар.

Глаза на его выпад никак не отреагировали, из чего Конан сделал вывод, что его не понимают. Ругнувшись, он повторил вопрос на туранском, а затем и на шемитском. Ага, его поняли — глаза прищурились. Но отвечать ночной гость явно не собирался.

Тогда, засунув свой кинжал на место, Конан подошёл поближе и, опустившись на колени, принялся разматывать что-то вроде шарфа, закрывавшего лицо раненого. Небрежно он отбросил в сторону маленький кинжальчик, которым тот попытался ткнуть в него. Он даже не выругался ещё раз.

Густые тёмные волосы рассыпались по плечам незнакомки, и Конан понял, что перед ним, как ни странно, женщина. Вот теперь он выругался. Но уже про себя.

Молча он с минуту изучал лицо явно восточного типа и ломал голову, как и почему женщина могла выбрать такую профессию.

— Пить… — еле слышно выдохнула наконец раненая. Как ни странно, она была довольно миловидлна, но с квадратным волевым подбородком и высоким лбом. На вид ей можно было дать лет сорок или чуть больше.

Хотя варвар знал, что рана в правом боку смертельна и с пробитой насквозь печенью его жертва не протянет больше десяти минут, он буркнул:

— Сейчас. — И отправился за флягой.

Больше двух глотков женщина всё равно отпить не смогла — её жажда была вызвана не столько потерей крови, сколько тем, что повреждена печень. Захлёбываясь и задыхаясь, она откинулась вновь на камень: струйки воды стекли по лицу и шее на одежду.

Глядя на грабительницу, Конан, хоть и испытывал определённые сожаления, отнюдь не раскаивался в содеянном. Уж раз эта несчастная взялась за ремесло бандита, то и получила по заслугам. Он знавал страны, где за подобные преступления её смерть была бы куда дольше и мучительней, не говоря уже о сотнях издевающихся, тычущих пальцами и гогочущих зрителей. Сам он нападение на спящего, да тем более с помощью собаки, считал верхом подлости и низости, достойных только трусов и мерзавцев.

Поэтому, повернув к себе бессильно опустившуюся голову со слипшимися уже от смертельного пота и воды волосами и закрывшимися глазами, он довольно бесцеремонно потряс её и спросил:

— Кто ты? Как звать тебя?

Ему пришлось повторить встряску и вопрос. Губы разлепились:

— Я… Ха… физа. — Еле слышный стон-шёпот.

— Сколько вас было? Кто ещё с вами?

— Только… двое… И Серая… — Теперь приоткрылись и глаза. Тусклые.

Ага, значит, собака — сука. Надо же. Две женщины в одной банде. Или — три?!. В любом случае — явно перебор. А впрочем…