Конан и день льва

Присутствовавший среди них молчаливый молодой человек Касьян Роло, возвратившись к себе домой, зашел в кабинет и на тонком листике рисовой бумаги быстро написал короткую записку. Свернув ее в трубочку и вложив в специальную капсулу, он поднялся в мансарду под крышей, где у него была голубятня. Достав из клетки почтового голубя, он привязал капсулу к его лапке и выпустил голубя в окно. Покружив над голубятней, словно сверяясь с курсом, голубь полетел в сторону Шамара и через час с небольшим оказался в голубятне графа Каллиодиса. Прочитав донесение своего агента, Каллиодис приказал слугам разыскать Леруса Витро.

Лерус вскоре появился в его кабинете и граф рассказал ему о замысле Туландры Ту вызвать из Бельверуса Валерия.

— Это может нарушить все планы! — с тревогой в голосе заметил Лерус.

— Вот именно! — подтвердил граф. — Королем должен стать Конан и никто больше. Возможно, мне и не удастся им управлять, он слишком независим по характеру и не глуп к тому же. Но в любом случае, он ценит добро и не забудет, кто помог ему взойти на трон. А Валерия сразу же возьмет под свое крыло Туландра и чем все это закончится, один Митра знает!

— Следует предупредить Конана! — сказал Лерус.

— Вот именно! Бери сменную лошадь и скачи в лагерь повстанцев. Передай Конану мое письмо. Хоть загони лошадей, но Повстанческая армия должна немедленно выступить на Тарантию. От этого зависят не только судьбы всех нас, но и судьба Аквилонии!

Глава четвертая. Амулет Рианонны

Несколько недель спустя после своего приезда в родительский дом Ингонда, внучка, шамарского ювелира, стояла у ворот своей усадьбы и с любопытством наблюдала за тем, как вдали на горизонте поднимается огромное облако пыли. По селу уже прошел слух, что это приближается авангард Повстанческой армии, которую возглавляют опальный генерал Конан Канах и пуантенский граф Троцеро. Люди говорили, что недалеко отсюда они намерены разбить свой лагерь, прежде чем вступить в сражение с объединенными армиями графа Раманского и принца Нумитора. Ингонда в последнее время мало интересовалась политическими событиями в Аквилонии, так как пока она гостила в Шамаре у деда, ее родители скоропостижно скончались и она стала их единственной наследницей. Ее отец и мать, хотя и не относились к родовитой знати, но владели обширными земельными наделами, не уступавшими владениям некоторых баронов графства. После их смерти на Ингонду свалилась забота о всех этих земельных угодьях, которые обрабатывали несколько сотен арендаторов из числа сервов и вилланов. Дед помог ей навести относительный порядок в делах, но ему самому пора уже было уезжать в Шамар, так что все накопившиеся проблемы легли на ее хрупкие плечи. Все же благодаря старому Авдерику, служившему у отца управляющим, Ингонде довольно быстро удалось разобраться в особенностях налогообложения земельной собственности, что было самым сложным, и у нее появилось больше свободного времени, чтобы иногда даже выбраться в Туарн и пройтись по лавкам с модной женской одеждой. Несмотря на то, что она выглядела шестнадцатилетней девушкой, Ингонда была вполне сформировавшейся двадцатитрехлетней женщиной и ничто женское ей не было чуждо, в том числе модная одежда и косметика, хотя она старалась не злоупотреблять ни в том, ни в другом. Дед Ингонды по материнской линии был при жизни известным врачевателем, слава которого выходила далеко за пределы Туарнского графства. Даже знатные вельможи из Тарантии приезжали к нему и всех их ему удавалось вылечить. Ингонде было всего три-четыре года, когда она не раз являлась очевидцем того, как человека с резаной раной во всю грудь дед ставил на ноги буквально за несколько часов. Девочка с любопытством смотрела, как дед просто сидел и смотрел сосредоточенным взглядом на раненого, а рана на его груди постепенно затягивалась сама собой и наутро от нее оставался только розовый шрам. Дед рассмотрел во внучке задатки магички и старался пробудить в ней способность не только лечить людей, но и проникать в их мысли, тем более, что склонность к внушению и телепатии у нее была наследственной от самого деда. Поэтому годам к пятнадцати Ингонда уже и сама была неплохой знахаркой и отлично владела мастерством внушения, хотя по совету деда не особенно увлекалась искусством врачевания.

— Не стоит особенно привлекать к себе интерес окружающих, — говорил он, — людям свойственна зависть, а в такое сложное время, как наше, надо соблюдать особую осторожность. Все, что выходит за пределы обычного человеческого восприятия, вызывает у людей не только зависть, но и страх.

Зато дед настойчиво рекомендовал ей учиться проникать в мысли людей и даже управлять ими, поэтому Ингонда довольно неплохо умела внушить человеку, как ему поступить и даже могла отвести глаза кому-либо, если возникала такая необходимость. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, дед передал ей довольно увесистый медальон странной формы, напоминавший орех с рельефом полушарий и извилин.