Они написали друг другу множество писем: Дойл ругался, Гудини замечал, что доктор сам призывал всех к правдивости и искренности и ему, Гудини, не совсем понятно то раздражение, в которое Дойла привело честное и открытое высказывание человеком своего личного мнения. В начале 1923-го Гудини стал членом Американского научного комитета по расследованию спиритических явлений, что вызвало очередной приступ ярости у Дойла: «Вы не можете заседать в этом комитете и быть беспристрастным. Позиция его предвзятая. Все эти комиссии – жалкий фарс». Комитет разоблачил очередную шарлатанку, выдававшую себя за медиума – Мину Крэндон; Дойл был в ужасном гневе. Он верил Мине. Он безоговорочно верил всем, кто ему не противоречил, – любому фокуснику, любому фотографу. Где была его логика, куда девалась дедукция? Почему то и другое не отказывало ему, когда он составлял очередную петицию по делу Слейтера или писал рассказы о Холмсе, по-прежнему блистающие ясностью? «Если бы не эти странные припадки, – говорит один из персонажей „Человека на четвереньках“, – я бы сказал, что он никогда еще не был так энергичен и бодр, а ум его так светел. И все же это не он, это не тот человек, которого мы знали». Не тот человек?
Необычайная доверчивость доктора, приводящая в изумление всех исследователей, наводит на одну гипотезу: может быть, он считал, что его – человека разумного, образованного, пожившего на свете и видавшего виды, человека, наделенного этой самой логикой, неоднократно помогавшей ему в реальной жизни и в книгах разгадывать тайны и устанавливать личность преступника, –
Раз Финеас велит ехать в Америку – значит, едем. В апреле 1923 года Дойлы с детьми отправились в новое путешествие по Штатам и Канаде. Маршрут их на сей раз был еще более напряженным и охватывал более тридцати городов. Всё повторялось: лекции, собиравшие полные залы, журналисты, доброжелательные интервью, недоброжелательные и издевательские статьи, знакомства, посещения спиритических сеансов. Правда, в Штатах публика на лекции рвалась уже меньше и репортеров тоже было меньше – всякая сенсация постепенно приедается. Зато больше было критики и острых вопросов – даже те, кто готов был разделить и принять этическую сторону учения доктора, желали, чтобы докладчик высказал негативное отношение к шарлатанству и жульничеству, процветающим в среде спиритов, в частности, к фотографиям «духов». Встань доктор с самого начала твердо и определенно на ту позицию, которую он в своих работах нехотя был вынужден высказывать – что жуликов полным-полно, но это не имеет к спиритизму как таковому ни малейшего отношения, – возможно, люди понимали бы его лучше. Но он всегда в подобных ситуациях вел себя как преступник на допросе: отпирался до тех пор, пока это было возможно, и когда было уже невозможно – все равно продолжал отпираться.
«Отрицают подлинность фотографий духов те люди, которые их никогда не видели», – заявлял он. (И ведь, откровенно говоря, был прав: 99 процентов из тех, кто считал снимки фальшивыми, на них даже не взглянули.) Это его больше всего злило в людях, презирающих спиритизм, – нежелание хотя бы попробовать. «Представьте себе дилетанта-астронома, не имеющего даже подзорной трубы, насмешливо и высокомерно оспаривающего выводы ученых, работающих с телескопом, – и вы поймете, кому подобны люди, не обладающие собственным опытом в области психических явлений, но тем не менее высказывающие критические суждения по этому вопросу». Дойл заклинал своих слушателей не относиться к спиритизму предвзято, не выносить априорных суждений, не верить никому на слово, а руководствоваться одной лишь практикой, одними лишь опытами, одним лишь собственным разумом. Как можно возражать против такого подхода?! Правда, тех людей, которые призыву доктора следовали – изучали спиритизм, наблюдали за деятельностью медиумов, накапливали опыт и, руководствуясь собственным разумом, приходили к выводам, отличным от тех, к каким пришел сам доктор, или даже не приходили вообще ни к каким определенным выводам, а оставались в недоумении, – он почему-то ругал и называл их злонамеренными шарлатанами.