Конь бѣлый

— Но тогда, господа, — продолжал бородатенький, — я не вижу другого выхода, как только тот, чтобы армия и в самом деле управляла! Там, слава Богу, интеллигентов пока нет, да и не будет, господа!

— Диктатура! Диктатура!

— Это отвратительно, товарищи!

— Но это лучше, нежели пролетарская диктатура! — выскочил на сцену вихляющий задом офицер. Присев, словно в издевательском танце, он смотрел на присутствующих. — Что уставились! Что уставились! Ваша песенка подсевал и подпевал Ульянова — спета!

— Да здравствует народ! Мистическое предназначение России, господа, есть народное, народное… Особый путь, господа! Согласие во имя…

— Господа, в любом случае возможны еврейские погромы!

— И слава Богу…

— Говорильня…

— Нонсенс! Кто и с кем «согласится»? Это же чушь!

На трибуну вышел и торжественно взмахнул рукой некто в лампасах, но без погон:

— Господа, решением нового правительства — оно работает, не сомневайтесь, — военному министру, вице-адмиралу Колчаку Александру Васильевичу пожаловано звание… чин, господа, полного адмирала! И титул Верховного правителя. Я думаю, что всей России, господа! Ура, господа!

Военная часть собрания дружно поддержала. Под нарастающие аплодисменты Колчак прошел на трибуну, на нем был сюртук с золотыми погонами — по три «бабочки» на каждом, Георгиевский крест в петлице и Владимир с мечами на шее дополняли внешний облик. Адмирал остановился посредине трибуны и молча ожидал, пока стихнет шум. Когда перед входом в зал он прислушивался к репликам и возгласам, бравурное настроение понемногу улетучилось, — понял: с этими людьми никакое строительство невозможно. Увы, даже заикнуться о возвращении монархии — значит мгновенно обрести кличку юродивого и подвергнуться остракизму. Дебольцов добр, он хороший малый, но это не профессия. Предстоит длительный позиционный бой — среди «своих», что характерно; идея же, коя мгновенно бы овладела этой массой — как надеялся Дебольцов, — нет, из этого явно ничего не выйдет…

Нужно было начинать «тронную» речь.

— Господа, я не собираюсь заниматься реставрацией… — поймал сверкающий гневом взгляд Алексея, улыбнулся грустно. — Время вылечит нас, господа, но чтобы выздороветь — этого должен желать сам больной. Я только хотел сказать вам, что власть — это всегда тяжелый крест, сегодня он особенно тягостен. Страна ввергнута в братоубийство и растоптана. Россия захвачена кликой Ульянова, этот человек болен, у него поражен головной мозг, вокруг него сумасшедшие, убийцы и шахер-махеры, разворовывающие под эгидой большевизма последнее достояние русского народа. Страна наводнена шпионами всех мастей и рангов, и во главе снова он — обер-шпик, продавший Родину немцам за пятьдесят миллионов золотых марок. Цель этой шайки — мировой пожар в крови, грабежи и разврат…

Зал затаил дыхание, такого здесь еще не слышали.

— Обнадеживает… — тихо заметил Корочкин.

— Он обязан, обязан был заявить… — со стоном произнес Дебольцов. — Нет, нет и нет! Не приму!

— Но это, господа, — продолжал между тем Колчак, — и есть интернационал! Останемся же русскими и поднимем святое знамя борьбы за возвращение к национальным идеалам добра, справедливости и веры в Бога!

Вскипели аплодисменты, вершители судеб бросились к сцене, сшибая друг друга, тянули руки, каждый хотел пожать мужественную длань спасителя. Иностранные дипломаты, военные, невесть откуда взявшиеся дамы. «У нас есть, есть предводитель, вождь!» — орали в зале, истерический смех сменяло столь же истеричное рыдание; тот, кто опасался еврейских погромов, лежал в глубоком обмороке.

И расплывался по залу дымок от магниевых вспышек — со странным привкусом…

Теперь у Верховного правителя было, кажется, все, что необходимо для достижения благой цели: политическая воля, убежденность, высокий дух. И это был некий состоявшийся тезис…

Трагедия же, восходящая к истине, заключалась, увы, в отсутствии веры в необходимость и возможность возвращения легитимной власти, монархии. Неверие это означало и другое: взаимоотношения с Господом строились на общепринятом, традиционном предположении о бытии Высшей силы, но не вере в нее. Верховный правитель желал осуществить желаемое. Но не был уверен в невидимом. И поэтому антитезис — в лице сподвижников, соратников и абсолютного большинства попутчиков — был не противоположностью, необходимой для синтеза, то есть — победы, а бессмыслицей, способной привести только к поражению. Что касается красных армий и советского правительства во главе с Лениным, — все это в данном отсчете ценностей было ни при чем… В ту минуту, когда Колчак получил для победы все, он все потерял.

Вряд ли Дебольцов формулировал для себя все эти странные мысли. Но он догадывался, предчувствовал — бессильно. И поэтому, как и все остальные сподвижники идеи, не смог сделать ничего для того, чтобы изменить, выпрямить крутой излом дороги в никуда…

* * *