Конь бѣлый

После возвращения в Омск в жизни Дебольцова наступило затишье. Особой работы в контрразведке не было — изучал и сортировал для доклада правительству агитлитературу большевиков. Все это было скучно и бездарно: «Переходите на нашу сторону… Кровопийцы… Помещики и капиталисты… Царские генералы стремятся восстановить монархию…» Этот последний довод большевистского агитпропа вначале забавлял абсолютным вымыслом: на пяти фронтах Гражданской ни один из командующих даже в мыслях или замыслах — реальных, конечно, — не держал подобное. Злобный поклеп, отъявленная пропаганда, но однажды, прочитав в очередном циркуляре московских умельцев очередную ахинею, — задумался. Спросил себя: что же в основе нашей борьбы? Там, у Деникина — принцип непредрешенства, импотенция. Здесь? Те же социалистические мечты о всеобщем счастье в России, только на свой, эсеровско-меньшевистский манер. Пустота, — думал, — путь в никуда… Но вспомнил о разговоре с Каппелем — в Казани, о том, что Каппель предложил встретиться и обсудить проблемы диктатуры с Волковым и Красильниковым, и решил: как только и если, конечно, Колчак окажется в пределах досягаемости — незамедлительно искать встречи с ним. Путь мог быть только один: восстановление монархии. При всей дикости подобных планов, неисполнимости их — вполне очевидной, впрочем, все равно — Дебольцов верил: это единственное. Надо только преодолеть инерцию, не колебаться, делать дело. Белое. Его смысл и цель — корона Российской империи. Это трудно. В конце концов, общественное мнение похоронило царя, принцип монархии, свидетельства тому очевидны: газеты России на территории правительств, враждебных большевикам, практически никогда не писали о трагедии Семьи. Ни после ареста, высылки, ни даже после их гибели. Так, ерунду…

Вернулся поздно — жил в гостиничном номере, мысли одолевали тяжкие — ничего не знал о судьбе брата, Нади. Милая девочка с прекрасными голубыми глазами. Когда ее взгляд, не задумчивый, не печальный — благодарный, — останавливался на нем, на его лице, вдруг ловил себя на мысли, что земля начинает уходить из-под ног… Как кратка была их встреча…

Собирался лечь спать. Номер был двухкомнатный, спальня и гостиная. Как это бывало всегда — подошел к иконе Иверской (старая, фамильная пропала — нашел ее подобие в иконной лавке, принес и повесил в спальне). Молился как всегда: «Воскресый из мертвых, Христос, истинный Бог наш…» О здравии брата и Фирса. О Наде. О ближних и дальних друзьях. И всех добрых и достойных — о ниспослании им любви и мира. И несчастной стране — успокоения, умирения. И вдруг…

То был звук странный, знакомый. «Крутится, вертится…» — играла гармошка, совсем рядом плыли звуки, они манили, звали, даже требовали — иди. Не теряй времени. Ты должен…

И, подчиняясь этому зову, шагнул к шторам, отделявшим спальню от гостиной, — мелодия стала явственнее, — потом откинул полог и вошел.

Было такое ощущение, что гармонист сидит за столом — Алексей даже перекрестился, чтобы сбросить наваждение. Медленно, не поворачивая головы, двинулся вдоль комнаты и увидел двоих: справа сидел и едва заметно улыбался товарищ Плюнин — в подтяжках, как тогда, на хуторе, слева — парень, которого пристрелил: во лбу запеклась черная дыра. Повернул голову: у входа стоял Аристарх в длинном халате — том самом, в котором встретил некогда и представился Наде. Грустно улыбнувшись, брат стал уходить и растворился в сумраке прихожей. А на столе светилась хрустальная ваза с букетом багряных роз, на салфетке расплывалось кровавое пятно: вот она — кровь, льется с ладони, кап-кап-кап… Долго смотрел на испачканную руку, казалось — сейчас кровь исчезнет, ведь наваждение. Но она не исчезала…

Утром, проснувшись с разламывающейся головой, понял: то был не сон. Днем рассказал Корочкину, тот долго молчал, потом бросил кратко: «Едем». — «Я и сам так думаю, — сказал Дебольцов. — Вы полагаете, что…» — «Увидим», — столь же кратко отозвался Геннадий Иванович.

Понял: брата больше нет.

* * *

Добрались через двое суток, в заводе были свои войска, посреди двора стояли солдаты с лопатами. И Дебольцов испугался:

— Надя… тоже? — спросил одеревеневшим языком.

— Нет, Алеша, нет… — поспешил успокоить Фирс. — Вот она, не узнал?

Надя и в самом деле стояла у дверей, тех самых, через которые вывели убивать. Куталась в шаль и смотрела на медленно приближающегося Дебольцова мерцающим иссиня-черным взглядом. «У нее же голубые глаза… — подумал. — Как же так?»

— Надя… — подошел вплотную, взял ее за руки. — Надо жить… Но я не знаю — как и зачем…

— Ваш брат… Аристарх Александрович… Я полюбила его… Я молюсь за него. Я ждала, Алексей. Я так ждала…