Конь бѣлый

— На протяжении всего девятнадцатого века и ныне особенно видим мы ни на чем не основанное, но яростное тем не менее стремление этого невнятного российского слоя внедрить уравнительное распределение и даже науку, которая «будет служить интересам». Господа! Разве не истине служит наука? И разве все то, что служит «интересам», не есть гибель России и ее народа?

Только один человек не подтвердил телеграммой свое согласие на отречение Государя — то был адмирал Колчак. Все остальные, обязанные «служить верно и послушно… пока жив», — предали.

Дебольцова решили послать в Севастополь, казалось, что именно черноморский адмирал явится противоядием, которое остановит развал…

Он приехал в город на ярком и свежем рассвете, промучившись трое суток в умирающем поезде, который двигался только в соответствии с распоряжениями «рабочих комитетов», то есть стоял часами. Пассажиры расползались, мучаясь скукой и бездельем, чудо было, если на какой-нибудь станции или полустанке еще сохранялся буфет или его остатки, тогда все набрасывались на пиво и прокисшее вино и жевали сухую колбасу или загнувшийся от дряхлости сыр… Но это бывало крайне редко. Страна уже входила в штопор предголода, но даже самые горячие сторонники Вождя не знали тогда и не предполагали даже, что чувство голода станет привычным для подавляющего большинства на десятилетия, до конца века…

Извозчики еще были, хитрован с раскосыми очами взял его неохотно — в городе начинались беспорядки, матросня выражала резкое недовольство развитием «ревции» — это они по новой моде сокращали слово «революция», — а посему могли возникнуть неприятности за содействие столь явному «бывшему»…

— Что значит «бывший»? — не понял Дебольцов.

— А это те, которых боле нету, — охотно и с сочувственной улыбкой объяснил косоглазый.

По улицам шли матросы и рабочие портового завода, женщины кадрильного облика надевали на ходу красные косынки, извозчик косил на Дебольцова взглядом и нехорошо усмехался:

— В Одесте тогда похоже было, мне отец рассказывал, там матросню убили, так другая матросня вы́резала фецера́м яйца, а которые избегли — тем опосля вышло утопление в вода́х.

— Каких еще «вода́х», болван?

— Черноморских, барин, вам следоват быть понятливее, а то умрете…

У подъезда командующего Дебольцов застал черный «линкольн» и скучающего на заднем сиденье старшего лейтенанта в новой форме Временного правительства. У Дебольцова эта форма вызывала бешеное раздражение — ну какие же это военные с галунами и «погонами» торгового флота? Заметив пристальный взгляд полковника, моряк привстал и вежливо откозырял:

— Не нравится?

— А вы как думали?

— Мы, увы, не думаем, полковник… Надобно уметь подчиняться.

— Для чего же, если не секрет?

— Для построения новой России. Народ во главе угла, полковник! И только он может распоряжаться своей судьбой! Из Петербурга?

— Из Петрограда… — проговорил Дебольцов, не выговаривая «р».

— Под Ульянова работаете? А что… Ульянов, знаете ли, — это нечто. Мощь. Ум. Политик с большой буквы.

— У меня сообщение из Главного штаба. Адмирал примет меня?

— У него обед, но идемте, доложу. — Он пошел первым и даже вежливо открыл Дебольцову дверь.

Вошли, появилась смазливая горничная («мармулетка» — сразу же окрестил ее Дебольцов), приняла фуражки, старший лейтенант снова пошел впереди; когда поднялись на галерею перед балконом — увидели моложавого адмирала, тоже в новой непрезентабельной форме. У адмирала был невероятно большой нос и цепкий взгляд из-под мощных, красиво изогнутых бровей.

Дебольцов представился:

— У меня сообщение чрезвычайной важности.

Колчак кивнул:

— Прошу, господа. — На балкон вышел первым, сразу же предложил сесть — Дебольцову понравилось, что командующий разрешил докладывать в свободной форме; уселись по ранжиру чинов: Колчак первым…

— Ваше превосходительство… — с чувством произнес Дебольцов. Военный или дворянский титул был для него столь же непреложен, как «Отче наш» поутру и перед сном, теперь же, когда «демократы» отменили титулование и все стали просто «господами», независимо от чинов и званий, — этот ритуал сделался почти мистическим. Колчак понял, это было видно по едва заметной улыбке, вдруг мелькнувшей на тонкой верхней губе.

— Ситуация в России обострилась и будет ухудшаться с каждым днем. Дело в нарастающем влиянии большевиков, Ленина. Немецкое золото на развал тыла и фронта, полученное столь бесстыдно и нагло, с отвержением всех принципов — Божеских и человеческих, — позволит этим «друзьям народа» повернуть штыки армии против собственного народа и начать Гражданскую войну.

— В самом деле? — без явного удивления произнес Колчак. — Но зачем же? Они и сами будут убиты в этом случае?

— Их цель — всемирное пролетарское братство, ваше превосходительство, трупы — сколько бы их ни было — дело для них незаметное.

— Я не верю, полковник. Это же вы о народе! Как же так? Я Соловьева читал, он пишет о Божественном предназначении русского народа! Нет, вы ошибаетесь… — Лицо старшего лейтенанта пошло пятнами.