Конь бѣлый

…Но как бы там ни было, с тех пор Алексей на улицах и в домах, куда бывал приглашен, бросал быстрые незаметные взгляды: он искал единственную… Но не находил, конечно. Опыта не было, не знал: когда у особи мужеского пола возникают романические позывы любви — они не могут быть удовлетворены. Дебольцов-младший решил, что все женщины одинаковы и одинаково глупы, скучны, и каждая следующая разочаровывает более предыдущей.

Вот и теперь, стоя в толпе придворных, следил он, скользя по пушистым затылкам (бритые, мужские, он привычно пропускал), за легким движением рядов, оно было подобно утреннему бризу на морском берегу, но, право же слово, — не угадывалось за этой пушистостью ровным счетом ничего…

Но в какой-то момент показалось ему (а может — привиделось?), как высокая стройная девушка в белом придворном платье плывет величественно мимо лакеев в красном, мимо колышущихся огоньков — все лакеи почему-то держали в руках по свече… Девушка промелькнула неземным видением, но он запомнил ее: вот ведь странность, она была вылитая Ольга Николаевна, старшая дочь Государя.

Об этом видении он никому не рассказал.

11 июля 1914 года Австрия объявила ультиматум Сербии, стало ясно, что немцы ввяжутся немедленно, запахло кровью. Негоже было в такое время протирать паркет — Дебольцов подал прошение на Высочайшее имя и был направлен в Главный штаб, по отделению военной контрразведки, там не чурались никаких дел… За неделю, оставшуюся до 19-го (в этот день Государь — при всеобщем ликовании — объявил войну тевтонам, не пожелав оставить родственный православный народ в беде), Дебольцов и его сотрудники успели установить в германском посольстве микрофоны и передатчик на батареях. Информация была ценной: обезвредили завербованных агентов — двух пехотных офицеров и инженера с Путиловского, предотвратили диверсию в порту. Дебольцов принимал участие в ликвидации разведгруппы немцев, был ранен и пожалован Святым Георгием четвертой степени. Но работа не нравилась: кровавая грязь контрразведки противоречила высоким убеждениям. Снова попросился на фронт, но Государь вернул его к себе.

Здесь и состоялось знакомство с Александром Васильевичем Колчаком. Тот прибыл в Ставку, в Могилев, и вначале представлялся Государю среди других — в связи с пожалованием чина вице-адмирала и назначением командующим Черноморским флотом, а потом беседовал наедине, в саду. Колчак произнес вроде бы привычные уже, даже банальные слова о верности, служении, преданности, но в его устах слова эти прозвучали возвышенно и проникновенно.

Здесь же Государь наградил двух сестер милосердия, двух милых женщин, которым сестринские платки и передники даже шли и подчеркивали природную миловидность. Странное дело: когда царь приложил крест к груди Иреневой, княгини Веры Сергеевны — крест непостижимым образом прилип во второй раз.

В первый же раз он прилип к сюртуку громогласного Иванова 13-го, старшего лейтенанта флота. 13-й нервничал, так как титул ордена полагалось произносить полностью, запомнить же было трудно. Дебольцов брал с серебряного подноса приготовленные ордена и вкладывал в протянутую ладонь, он ровным счетом ни о чем не думал в эти мгновения, для него все было просто работой…

И вот — рухнуло все…

В конце февраля 17-го улицы Петрограда (для него это все равно был Санкт-Петербург, в слове «Петроград» угадывались ненавистные «демократические» веяния) заполнились озверевшими от вседозволенности и жажды крови и возмездия ситтезенами и ситуайенами, толпа со всего города перла к Таврическому дворцу, там собирался выступать новоявленный мессия — Владимир Родзянко…

Он видел, как убивали городовых, и догадался, что для тех, кто стремится к беспорядку, уничтожение охраняющих право есть наивысшее наслаждение…

Новую власть он не понял и не принял. В тысячелетней России не могли распоряжаться — по его убеждению — фраки и пиджаки, не подчиненные человеку в мундире с Андреевской лентой. Но жить надобно было, и он, отчисленный вновь от ликвидированной Главной квартиры, обратился в свое бывшее и недолгое учреждение. Там шла возня вовсю, там тоже не смирились ни со Львовым, ни с Родзянко, ни с набирающим обороты однокашником Главного большевика — Керенским. Беда заключалась в том, что из прежних не было никого: Корнилов «реставрации» не желал, Краснов желал неизвестно чего, всякие там герои момента — полковники и поручики — жаждали только сладких объятий за несовершенные подвиги.

Шел розыск Ленина: правительство было намерено предать его суду. Агентура (из партии) сообщала: на 6-м съезде практически все делегаты согласились, что получение денег от кайзера для социалистической революции — дело более чем обыкновенное, и вождю не следует прятаться, а, напротив, надлежит явиться по вызову в суд. В контрразведке считали, что главное теперь поиск союзников — если и не для реставрации, то уж во всяком случае, для противодействия господству интеллигенции, этой язве благополучия и процветания. В секретном докладе, прочитанном только офицерам, начальник уделил проблеме интеллигенции главное место: