Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)

и как-то ночью попросила мужа, чтобы он нашел ему занятие, — потому что цветы переели удобрений, а если оставить старика без дела, его одолеет лень, и он ляжет под кусты, не растолкаешь, а как раз тогда Рохелио стал работать, и водил новенький красный трактор, и копался в нем, и чинил, и, когда видел, что мать беспокоится о дяде, говорил

я его заберу, мать

потому что Рохелио был говорлив и приветлив, то ли дело Кирсе, все молчит, угрюмый такой, что Регула говорила

и что-то с ним будет?

но Кирсе не объяснял, и всякий раз, когда ему выпадали два свободных часа, уходил из усадьбы, и возвращался ночью, немного навеселе, но тихий, он никогда не улыбался, нет, он улыбался, когда Рохелио спрашивал дядю

дядюшка, что же вы не посчитаете початки?

и Асариас радовался, что принесет пользу, и подходил к куче початков у силосной ямы, и терпеливо считал

раз, два, три, четыре, пять…

и дойдя до одиннадцати, говорил

сорок три, сорок четыре…

и тогда уж Кирсе улыбался, пускай натянуто, пускай криво, а все же улыбался, и, только он улыбнется, мать, подбоченясь, расставив ноги, принималась его бранить

ну ни стыда ни совести! над стариком безгрешным смеяться — бога обидеть

и сердито брала Малышку, и давала брату,

и говорила

укачай-ка ты ее, она одна тебя понимает и Асариас нежно брал Малышку, и садился на скамью у дверей, и баюкал ее, и приговаривал глухо, но ласково

хорошая птичка, хорошая птичка

и оба они засыпали в прозрачной тени винограда, улыбаясь, как ангелы, но однажды, расчесывая Малышку, Регула нашла на гребенке вошь, и рассердилась, и крикнула

эй, сколько ты не мылся?

а он сказал

как ушел от сеньорито

и она сказала

чем мы хуже, вода денег не стоит, свинья ты свинья

и он, не говоря ни слова, показал ей свои руки, покрытые сеткой грязи, въевшейся в морщины, и смиренно объяснил

я на них делаю каждое утро, чтоб не потрескались

и Регула заорала

ох и свинья, да ты грязь разводишь и Малышку пачкаешь!

но Асариас глядел на нее жалобными желтыми глазами, кротко свесив голову набок, мерно скуля, пуская слюну, и беззащитность его и безгрешность тронули ее сердце

ох лоботряс ты лоботряс, истинно как с маленьким

сказала она, и на следующий день Рохелио на прицепе повез ее в Кордовилью, к самому Хашимиту, и там она купила три рубашки и дома сказала

каждую неделю будешь менять, понял?

и Асариас кивал и улыбался, но через месяц Регула пошла к нему на берег, под иву, и сказала

где ж это рубашки? четыре недели прошло, а я ни одной не стирала

и Асариас опустил желтые глаза с красноватыми белками и тихо заскулил, и сестра потеряла терпение и стала его трясти, и куртка его распахнулась, и она увидела рубашки, одну на другой, и закричала

ну и скотина, хуже свиньи, снимай сейчас же!

и Асариас покорно снял ветхую серую куртку, а потом и рубашки, все три, одну за другой, обнажая могучее тело, покрытое седым пухом, и Регула сказала

одну снимешь, другую наденешь, чистую, снял и надел, невелика наука

а Рохелио засмеялся, прикрывая рот большой темной рукой, чтобы мать не рассердилась, а Пако сидел на скамье, и печально глядел, и опустил голову, и сказал

он хуже Малышки

и время шло, и наступила весна, и Асариасу стали являться видения, он постоянно видел брата своего, Иренео, по ночам — в черном и в белом, как монахи, а днем, если смотришь из кустов, он в синем небе, большой и всемогущий, в разноцветных одеждах, как Бог Отец на картинке, и тогда Асариас вставал, и шел к сестре, и говорил

Регула, братец явился

а она отвечала

ох ты, опять, да оставь ты его в покое!

а он говорил

наш Иренео на небе

а она отвечала

и то — что он кому плохого сделал!

и слухи пошли по усадьбе, и свинари, птичники, пастухи ловили его и говорили

как там Иренео?

и Асариас пожимал плечами и говорил

умер он, Франко его на небо послал

и они, словно слыша впервые, говорили

когда же это?

и Асариас, помычав, говорил

давно, при маврах

и они переталкивались, и пересмеивались, и спрашивали

это верно, что на небо? может, Франко послал его в ад?

но Асариас качал головой, и улыбался, и пускал слюну, и показывал на синее небо, и объяснял

нет, я его вижу, когда лягу под куст а хуже всего было для Пако, что Асариас днем и ночью, когда угодно, уходил из дому, находил местечко у стены, или у беседки, или в цветах, или под ивой, и садился на корточки, и делал свое дело, так что Пако что ни утро выходил с лопатой, как могильщик, и убирал за ним, и возвращался, и говорил жене

ничего не держит, надо полагать, а то что ж это такое?

и дважды в неделю приезжала ассенизационная машина, и Пако трудился, убирая кучки, и, только выйдет из дому, нюхал воздух (сквозь ноздри его, по словам сеньорито Ивана, можно было увидеть мозги), и горевал, и сокрушался

опять воняет, никакой управы на твоего братца!

и Регула грустно говорила

что ж я могу поделать? одно слово, крест и тут Асариас соскучился по былому и, увидев, что Пако сидит-отдыхает, всякий раз канючил-просил

отвези меня в горы, Пако, я сову погоняю, а Пако молчал, хоть ты что, и Асариас молил

отвези, погоняю сову

а Пако ухом не вел, пока, неизвестно как, в его небольшом мозгу не закопошилась мысль, и он кивнул