Компания «Гезельшафт»

Все знали, что Перес имел несчастье держать под одной крышей и жену и любовницу.

— Я был в страшном затруднении, — сказал Перес. — В отелях свободных номеров нет, и я просто голову сломал, думая, кому можно бы доверить на ночь девушку, пока не вспомнил про вас. Поэтому я и пришел. Могла бы она у вас переночевать?

— Думаю, да.

— Вы абсолютно уверены, что это удобно?

— Конечно. Вы ведь знаете, я живу один, слава богу.

— Не думайте, только на одну ночь. Это я гарантирую. Обещаю, что завтра же найду ей пристанище в городе. Джеймз, я понимаю, что злоупотребляю вашей добротой. Но прошу вас, войдите в мое положение.

— Мне приятно оказаться хоть раз вам полезным, Гай. Не беспокойтесь, она может оставаться здесь сколько угодно.

— Ну еще раз спасибо. Я вам очень благодарен. Пойду приведу ее. — Тут он заколебался. — Знаете, должен предупредить вас. Она немного выпила, но совсем немного.

Перес бесшумно нырнул в темноту. До Максвела донесся щелчок автомобильной дверцы, затем перешептывание, и Перес появился вновь, ведя перед собой молодую девушку.

— Джеймз, это Роза. — Затем, обратившись к девушке, добавил: — Джеймз предоставит вам комнату на ночь. Он англичанин и самый большой мой друг, так что вам будет здесь хорошо.

Свет уличного фонаря, неожиданно выявивший во внешности Переса что-то дьявольское, оказался для Розы более благотворным, подчеркнув чистоту и юность ее лица. Она улыбнулась Максвелу нерешительно, но с какой-то чарующей трогательностью. Они стояли, окруженные таинственным свечением ночных красок, и Максвел вдыхал запах тубероз, нарда[2] и виски. Оп взял Розу за руку.

— Спасибо, что вы согласились принять меня, — сказала она.

— Так вы говорите по-английски?

— Я ходила в американскую школу в Ла-Пасе.

— Я же говорил вам, — сказал Перес, — вот так поступают в этой стране. Дают среднее образование, но держат в черном теле.

— Ну что же мы тут стоим, — сказал Максвел.

— Вы меня простите, но я лучше пойду, — сказал заместитель министра. — Иначе у меня дома будут большие неприятности.

Перес ушел, а Максвел провел девушку в гостиную.

— Располагайтесь здесь как дома, — сказал оп. — Не хотите чего-нибудь выпить?

Она покачала головой. Среди холодной роскоши, которую создал в этой комнате шведский архитектор, девушка выглядела совсем заброшенной и беззащитной, и Максвела кольнуло чувство вины, когда он вспомнил, что вначале, глядя на приближавшуюся к дому девушку, подумал, что удача посылает ему этой ночью небольшое любовное приключение.

— Тогда простите. Пойду распоряжусь насчет вашей комнаты.

Он разбудил Мануэля, приказал ему постелить в самой светлой из двух свободных спален и вернулся. Роза стояла, склонив голову набок, перед большой абстрактной картиной, которую Максвел уже успел возненавидеть.

— Нравится? — спросил он.

— Не знаю, — сказала Роза.

— Мне нет. Хочу от нее избавиться.

— А меня она никак не трогает, — сказала она, — даже скорее смешит. У вас очень красивый дом. Здесь так прохладно. Вы, должно быть, очень богаты?

— Я отношусь к тем, кто работает сам, — сказал он, — ну и кому еще немного повезло.

Она отошла и села в огромнейшее, бездонное кресло, которое могло бы вместить двоих. Даже несмотря на очаровательную неопределенность шведского освещения было видно, что Роза прелестна, но красота заключалась ire столько в чертах лица, сколько в его выражении. Наверное, ей восемнадцать. Большие, очень яркие глаза, а в изгибе верхней губы чувствуется влияние индейской крови, влившейся в ее родословное древо когда-то очень давно. Маленькие тугие груди. Дешевое платье в цветах. Пластиковые туфли. Она откинула назад волосы, и улыбка осветила ее лицо.

Максвел опустился в глубину кресла напротив. В эту комнату, надо бы ому признаться, приходили девушки в среднем раз в неделю, но сейчас впервые здесь появилась та, которая могла, как он чувствовал, снасти его от давящей безликости этой комнаты, от ее бессмысленных картин и непонятных украшений, от ее ужасающего застойного освещения. В тот момент он сказал себе: я больше не одинок, и сила этого странного ощущения поразила его.

— У вас был тяжелый день?

— Да, очень.

— Все из-за мадам Каррансы?

Она кивнула.

— Неудивительно. Я много про нее слышал.

Все знали, что она женщина ревнивая и озлобленная, но, по-видимому, не без причины. У таких мужчин старой закваски, коим был Карранса, землевладельцев, сохранивших еще феодальные замашки, вошло в обычай заводить себе гарем из домочадцев женского пола, которых всегда в подобных домах немало. Пока глава семейства исполнял роль быка-производителя, неестественно продлевая свою сексуальную жизнь, ею жена ужо лег с тридцати оставалась заброшенной, постепенно превращаясь в злобную и мстительную старуху. Максвел как-то читал в воспоминаниях одного англичанина-плантатора, описывавшего жизнь глубинки в довоенное время, о всяких ужасах, включая отравления и членовредительства, которые творились в огромных уединенных домах покинутыми жопами, чинившими расправу над пассиями своих мужей.

— Вы, кажется, жили у них довольно долго?

— С пяти лет.

— И всегда так было?