Комната с призраком

В этот момент мои колебания кончились. Что-то во мне, что не было мной, подчинило и повело меня. С такой решимостью, которая и близко не походила на мою собственную, с быстротой и горячностью, очень далекими от моей обычной нерешительности и неуверенности, мой рассудок решил, и рука послушно исполнила приказ. Это захватило меня, как ураган. Я чувствовал себя зрителем, скованным и остолбеневшим, но способным все же замечать, что делает кто-то другой совсем рядом с ним. Я взял железный ананас и, установив его точно над головой счастливого певуна внизу, не давая руке дрожать, чтобы не сбить снаряд с цели, бросил его.

Кусок металла, пролетев две сотни футов или больше, угодил как раз в центр серой шляпы, видневшейся внизу. Я услышал звук удара — негромкий, приглушенный шляпой. Но результат был ужасен. Удар молнии не уничтожил бы беспечного певуна более внезапно и более полно. Руки его вскинулись, песня застряла в горле. Его большое тело конвульсивно дернулось, по всем членам прошла дрожь, и он упал вперед на свой мольберт, зацепив его и уронив на землю перед собой.

После того как он уткнулся лицом в песок, он уже не двигался. Руки его продолжали сжимать палитру и одну из кистей. Его ноги были вытянуты, как у плывущего человека. Я заметил, что кровь струится из его головы и стекает на землю. Железный ананас валялся немного впереди, в полуметре от него, посредине упавшей картины.

Я спустился, чтобы получше рассмотреть то, что я сделал. Меня охватило чувство внезапного облегчения и какого-то удовлетворения. Я был свободен, я был нормален! Тень, омрачавшая мою душу, исчезла. Я твердо знал, что отныне и навсегда я буду таким же, как все люди.

Я поспешил спуститься со скалы, и по пустынному берегу подошел к сраженному художнику. Только теперь, стоя на пропитавшемся кровью песке у его виска, я начал осознавать, что я совершил. Сама эта бессильно лежащая фигура резко поразила меня. Он был очень крепкий и пожилой, — старше, чем я предполагал. Однако он пел о радостях любви. Он воспевал прелесть некоей леди по имени Джулия в тот момент, когда мой железный ананас, свалившись на него, как огонь небесный на грешников, превратил его в бесчувственную груду. Его борода нелепо торчала из-под уткнутого в землю лица, и чувство приличия побудило меня дотронуться до него и передвинуть, чтобы расположить труп более пристойно.

Я хотел перевернуть его, выпрямить ему ноги, чтобы не оставлять его лежащим на брюхе, как лягушка, попавшая ночью под колеса.

Но мне не удалось исполнить этого намерения, потому что произошло нечто, вызвавшее во мне такой первобытный ужас, что я бежал от убитого не помня себя. Едва я дотронулся до его бороды, как вся она оказалась у меня в руке, отделившись от лица! Это событие, хотя по большому счету и не такое страшное, как все, что ему предшествовало, совершенно расстроило мой возбужденный рассудок. Возможно, его непредвиденность так подействовала на меня. Я не знаю. Но если до того я смотрел на убитого без содроганий и собирался привести в порядок его еще теплое тело, чтобы у тех, кто его найдет, не возникло чувства неловкости или непристойности происходящего, то теперь это непостижимое и полное отделение его бороды от первого же прикосновения поразило меня, как тень того безумия, от которого я освободился, выкинув его из головы вместе с куском украденного железа. Я вздрогнул и закричал. Мой голос прокатился по поверхности скал, отражаясь многократным эхом, и достиг моря, там где широкие полосы пены разбивались о берег. Но никто, кроме парящего вверху коршуна, меня не слышал. Никто не видел, как, обезумев, я отшвырнул прочь копну волос и побежал прочь.

На берегу я обернулся и увидал, как эти волосы, похожие на живое бесформенное тело какого-то чудовища — порождений морских глубин и тьмы, а не дневного света, — медленно ползли по кромке берега позади меня. И тогда я закричал опять, бросился к скалам и вскарабкался на них с такой поспешностью, что в кровь, ободрал себе колени и суставы пальцев. Отсюда я, время от времени глядя вниз, наблюдал, как массу волос подхватил ветер и унес далеко в море.

К вечеру я полностью успокоился, вернулся домой и впервые за многие годы спал спокойно.

На следующий день в газетах появилось следующее сообщение: