Комната с белыми стенами

Я же была так морально подавлена, что вряд ли чем-то могла им помочь из-за тюремных стен. Однако Лори держался героем и постоянно твердил, мол, все знают, что СНРО – наше с ним совместное детище. Я не могла дождаться той минуты, когда, наконец, выйду на свободу и смогу помогать женщинам, попавшим в такую же жуткую ситуацию, что и я, женщинам, которых наше хваленое правосудие предало и бросило на произвол судьбы. Их было много, и я испытывала к ним любовь и сострадание. Я слышала, что к нам в Геддам скоро переведут Рейчел Хайнс. Ее случай был идентичен моему: невиновная мать, получившая тюремный срок за смерть детей, которых она не убивала. Недавно ей было отказано в праве на апелляцию. Узнав об этом, я едва не разрыдалась.

В тюрьме я могла занять себя лишь одним – писать, и вскоре полюбила это занятие. Поначалу я согласилась вести дневник лишь потому, что об этом меня попросил Лори, но стоило мне начать, как я уже не могла остановиться.

Я сказала журналистке из «Телеграфа», что не теряю надежды в один прекрасный день опубликовать книгу о моей жизни, в которой опишу все, через что я прошла. Та кивнула, как будто это было вполне естественное, вполне ожидаемое желание. Не уверена, что она поняла, как это для меня важно. Сама она только и делает, что пишет, ведь это ее работа. Я же после окончания школы не написала ни строчки. Но журналистка была такая милая, что я даже дала ей взглянуть на мои черновики.

– Ужасно, не правда ли? – пошутила я.

– Стихотворение прекрасно, – похвалила она. – Честное слово.

Я рассмеялась. С тем же успехом она могла сказать «да, Хелен, твой стиль ужасен». Стихотворение – единственное, что она похвалила из написанного. Кстати, в отличие от всего остального, оно было написано не мной. Я откопала его в одной антологии в тюремной библиотеке. Оно показалось мне прекрасным, поэтому я села и переписала его в себе в блокнот в качестве источника вдохновения. На самом деле его автор – некая Фиона Симпсон, и называется оно «Якорь спасения».

«Постящиеся женщины в своих кельях осушили соты своего мозга до последней сахарной капли здравого смысла, превратив череп в пустой посеребренный сосуд, где любовь могла бы обитать, словно кукушка…

Спросит ли хоть кто-нибудь, как ей, помимо этой преданности, удалось отгородиться от того, как мы живем, как удалось стряхнуть с себя соблазны мира, чтобы стать той, как требует ее ревнивый возлюбленный?

И все же внутри трепещет крыльями птица, случайно залетевшая, или же дар безумной благодати, вкус чего-то сладкого… Пустое бытие, комната с белыми стенами».

Я плохо понимала, о чем это стихотворение. Но с первой же секунды, как только его прочла, я поняла: оно многое для меня значит. Оно стало одним из самых бесценных моих сокровищ. Мне казалось, будто оно написано про меня. Стихотворение было про женщин в кельях, а я тоже была женщиной в келье – пусть даже временно. Особенно мне нравились последние строки, так как они были полны надежды. Мне казалось, что именно это и хотела сказать их автор: даже когда вас заперли и все у вас отняли, единственное, что остается, – это надежда. Надежда – это птица, что все еще трепещет крыльями, «случайно залетевшая, или же дар безумной благодати, вкус чего-то сладкого». И поскольку человек потерял все, в его жизни, которая теперь «комната с белыми стенами», надежда, пусть даже самая крошечная и хрупкая, может показаться огромной, сладкой и мощной, потому что она – единственное, что у него есть.

По ночам, лежа на тюремной койке, я плакала по моим детям и представляла себе, как в темноте рядом со мной трепещут крылья надежды.

Глава 14

Суббота, 10 октября 2009 года

– То, что меня спишут в утиль, – это давно принятое решение, – сказала Джудит Даффи. – Это случится, даже если я стану на свою защиту, а так как я не собираюсь…

– Неужели? Даже не дадите никому высказаться от вашего имени?