Комната из листьев

Стояли чудесные деньки ранней осени. Мы с мистером Доузом в последний раз сидели в нашем укромном уголке. К началу следующего лета корабль «Горгона» готовился доставить морских пехотинцев в Англию. Еще до нашего второго Рождества в Австралии все, с кем я общалась, должны были отбыть в Англию: и мистер Доуз, и капитан Тенч, и мистер Уорган, и все офицеры морской пехоты, с которыми я подружилась. Губернатор пока оставался с нами, но все знали, что скоро уедет и он, а его обязанности до прибытия нового губернатора будет исполнять майор Гроуз.

Среди новых колонистов были весьма приятные люди, которые с радостью продолжали традицию чаепития в доме мистера Макартура. Полковник Патерсон – учтивый джентльмен, заместитель майора Гроуза, и, как и губернатор, протеже сэра Джозефа Бэнкса – привез с собой очень милую супругу, однако Патерсоны посетили мой салон лишь пару раз, а потом их направили в поселение на острове Норфолк.

Но все равно те из нас, кто пережил вместе первые, наиболее голодные годы, чувствовали между собой глубокую, тесную связь, что было недоступно вновь прибывавшим.

Мистер Уорган оставил мне своё пианино, заклиная меня продолжать занятия музыкой и не останавливаться на достигнутом. Он научил меня настраивать инструмент с помощью специального ключа, который он тоже мне оставил. Этот ключ я храню до сих пор, хотя самого пианино уже нет. Вот она, эта металлическая штуковина причудливой формы; кроме меня, никто на свете не знает, что это такое, но я храню ее в память о моем друге.

Капитан Тенч не скрывал своего нетерпения поскорее отплыть в Англию.

– Я мог бы сказать, дорогая миссис М., что думаю о нашем отъезде со смешанными чувствами, – сообщил он мне. – Но на самом деле я жду этого события с восторгом.

Тут он сообразил, что фактически признался в лживости всех своих прежних охов и ахов.

– Разумеется, если не считать расставания с вами, дражайшая леди! Это большое горе. Вы мне бесконечно дороги, ваш прелестный образ всегда будет ярко пылать в моей памяти и в моем сердце.

Должно быть, он и сам почувствовал, что переусердствовал, и, дабы придать достоверности своим словам, попросил меня подарить ему что-нибудь на память. Взял ленту, которая оторвалась с моей шляпки и теперь лежала на подоконнике, ожидая, когда ее снова пришьют, – явно рассчитывал получить ее в подарок. Но я не хотела отдавать эту ленту капитану Тенчу. Не хватало еще, чтобы он носил ее в нагрудном кармане сюртука и всем говорил: «О да. Эту ленту подарила одна дама, которая мне очень дорога. Очень. Очень дорога моему сердцу». Проигнорировав его намеки, я подарила ему нечто совсем не интимное – горсть душистого чая в бумажном кульке.

Мистер Доуз, возможно, и остался бы, как несколько других военнослужащих морской пехоты, но губернатор велел ему отбыть в Англию. По словам мистера Макартура, Доуз отказался выполнить какой-то приказ в связи с проведением карательной экспедиции против племени, проживавшем на побережье залива Ботани-Бэй. Его отсылали в Англию, где ему грозило увольнение с воинской службы за нарушение служебной этики. Мистер Макартур сказал мне, что его предадут военно-полевому суду.

Никто не задавал вопросов по поводу прекращения занятий по ботанике и астрономии. Капитан Тенч был слишком занят тем, что строил мне глазки, а мистер Макартур радовался тому, что он избавлен от лекций о семействе мотыльковых. После расставания с мистером Доузом я несколько раз случайно встречала его в поселке, но мы лишь раскланивались и проходили мимо, не глядя друг другу в глаза.

К тому времени, когда объявили дату отплытия «Горгоны», я была почти уверена, что беременна. Я посчитала по месяцам, дважды перепроверила свои расчеты, но результат выходил один и тот же: мистер Доуз никак не мог быть отцом ребенка. И я была благодарна судьбе, что знаю это точно. Мне было бы больно видеть в своем будущем ребенке черты человека, которого я любила. Радостно, но больно. В любом случае, определенность, пусть и суровая, была предпочтительнее.

По настоянию Тенча я в своем салоне устроила прощальный прием, который мистер Доуз был вынужден посетить, но мы с ним весь вечер избегали друг друга – словно исполняли печальный танец, прячась за гостями. Пытаясь развеять довольно унылое общее настроение, Тенч, как он это неоднократно делал раньше, поднял свою чашку и провозгласил тост: «За Его Величество!». А потом: «За возвращение на родину!».

Казалось бы, я должна завидовать морским пехотинцам, у которых этот тост скоро станет реальностью, но на самом деле мое представление о «родине» как-то поблекло. Я уже не могла представить себе свой дом, землю, на которой он стоял, саму себя в полосатом переднике. В памяти возникала только неясная картина дождливого дня в густом тумане.

«За возвращение на родину!» – воскликнула я вместе со всеми, но теперь этот тост не нашел отклика в моей душе.