Комната из листьев

То, что произошло между теми тремя несговорчивыми мужчинами, письменно не зафиксировано и должно остаться тайной. Наверняка я знаю лишь одно: та жуткая ситуация – если и спровоцированная не мистером Макартуром, то определенно не без его участия раздутая до размеров кошмара – ему, вероятно, доставила удовлетворение. Сидевшая глубоко в нем некая пружина расслабилась, ведь теперь он мог бы сам рассказать историю о благородном человеке, который, высоко держа голову, в одиночку бросил вызов всему миру.

Описав в своих мемуарах весь начальный этап путешествия вплоть до прибытия в залив Фолс-Бэй и покупки там капусты, я показала заметки мистеру Макартуру. Он ознакомился с ними, одобрительно отозвался о моем творчестве и выразил желание оставить записки у себя, но я настояла, чтобы он их вернул, сказав, что мне еще предстоит рассказать о том, как мы добирались до Сиднейской бухты.

Теперь передо мной стояла задача сделать так, чтобы мемуары никогда не были закончены и не стали дополнением к компромату, собранному мистером Макартуром. Подобно Пенелопе, ткавшей и распускавшей саван, я твердо решила не допустить, чтобы «Путевые заметки дамы» когда-либо были завершены.

Но, когда я начала рассказ о болезни мистера Макартура и утрате Джейн, слова сами полились из меня, вырываясь из некой сердцевины моего существа, которая доселе молчала. Со страниц дневника ко мне обращался мой собственный голос, голос, которого я прежде не слышала. Он говорил о чувствах, что владели мной, но я их старалась не замечать. О горе и отчаянии я, конечно, знала. А вот гнев, неистовый гнев, стал для меня откровением. Гнев на мистера Макартура, конечно. Но не только. Гнев на жестокую машину, состоящую из законов, установлений, обычаев, выработанных поколениями, которые лишали женщину права распоряжаться своей судьбой.

Целую неделю, опасную неделю, я хранила те записи на дне своей корзины для шитья, прятала от чужих глаз это дикое существо. Дикое существо, которое я любила, которое стало для меня самой близкой подругой. Каждое утро я просыпалась с теплотой в душе при мысли, что оно ждет меня в своем тайнике.

Потом я образумилась. Первую часть заметок, приглаженную, безнадежно скучную, я сохранила, но сожгла все записи о событиях, происходивших после того, как мы миновали мыс Доброй Надежды. Пообещала себе, что проживу достаточно долго, сохраню ясность ума и свободу и однажды наконец все те воспоминания облеку в письменную форму.

И все равно, сердце болезненно сжималось, когда я рвала те заметки и бросала их в огонь. Благодаря им я поняла, как можно создать для себя подругу, если в жизни найти ее не удалось, и услышала – пожалуй, впервые – голос своего истинного «я».

Как всякая жаба и всякая муха, скучная проза имеет свое предназначение в общем устройстве мироздания. Прочитав нудную первую часть моих мемуаров, мистер Макартур о «Путевых заметках дамы» больше не спрашивал. Сохранившиеся записи, сложенные в аккуратную стопку, многие годы пролежали без дела, пока я час назад не развязала перетягивавшую их ленточку. Читая их, я оплакивала те, что исчезли навсегда, – правдивые воспоминания, которые я побоялась сберечь.

Увлекательная задача

Корабельный врач мистер Уорган стал для меня библиотекой. В колонии он был единственным человеком, кто, отправляясь на другой конец света, заполнил свои сундуки не мукой, табаком и спиртным, а книгами. И, хотя над ним за это насмехались, он, живя в поселении, где, куда ни ткни, все дефицит, все равно считал, что не прогадал, и великодушно одалживал мне привезенную литературу.

– Пища для души, миссис Макартур, – говорил мистер Уорган. – Тело без книг проживет, а вот дух зачахнет. Что мы и наблюдаем вокруг нас.

Для него не только книги были важнее табака и рома. Он привез с собой и пианино. Но в его убогом обиталище для громоздкого музыкального инструмента места не находилось, и потому, когда мы переселились в дом побольше, с более просторными комнатами, мистер Уорган попросил, чтобы мы взяли пианино к себе на хранение. В благодарность он вызвался научить меня играть на нем.

Человек он был нервный, дерганый. Его неловкость передавалась мне, и я как-то не горела желанием ломать пальцы, сидя подле него на табурете. Но я не знала, как отказаться, чтобы его не обидеть, а вскоре стала ждать занятий, потому что, едва пальцы мистера Уоргана касались клавиш, всякое напряжение уходило из него, и я тоже расслаблялась.

Я видела, что он – несчастный одинокий человек, как и я, изголодавшийся по общению. Он на все лады расхваливал мои музыкальные потуги. Честно говоря, особых способностей я не демонстрировала, но задача постижения нот была хорошим стимулом, равно как и его похвалы. Уроки нам обоим доставляли удовольствие, мы нередко смеялись над звуками, что я извлекала. Я занималась усердно, но не из стремления стать виртуозной пианисткой. Просто старательное заучивание мелодий «Менуэта» и «Боже храни короля» помогало коротать время.