Комната из листьев

Значит, это я должна быть хладнокровной и уравновешенной. Пока мы здесь – да, по сути, до конца жизни, – мне предстоит удерживать мистера Макартура от губительных поступков, которые могли бы навлечь на нас беду, как это случилось на борту «Нептуна». А для этого я должна научиться быть такой же хитроумной, как он. Уметь перехитрить его, переждать. Определять, когда не согласиться с ним, но при этом подвести его к тому, что это его собственное решение. Или сказать: «О, мистер Макартур, какой грандиозный план!» и затем ждать, пока его энтузиазм сойдет на нет.

Если я освою это искусство, тогда еще есть шанс – от нуля до бесконечности – когда-нибудь вернуться домой. А если не освою, мы весь остаток жизни проведем в этой ссылке.

У миссис Бортвик я переняла манеру чуть приподнимать уголки губ, складывая их в безмятежную полуулыбку. Поначалу заставляла себя, потом это вошло в привычку. Лишь оставаясь одна, я могла расслабиться, и в такие минуты беспечности на лице моем, я знала, застывало выражение сурового долготерпения.

Прислуга

Для офицеров одно из преимуществ проживания в этой далекой колонии состояло в том, что им выделялись в качестве слуг каторжники, которые полностью находились на казенном обеспечении, и, как только мы перебрались в более просторный дом, мистер Макартур не преминул воспользоваться этой привилегией.

Когда мы прибыли в Новый Южный Уэльс, к нам приставили громилу по фамилии Салливан. Он был молод, но тяготы суровой жизни оставили на нем свои отметины: лицо истрепанное, как старый башмак; половина зубов отсутствует. Мистер Макартур сказал мне, что Салливана осудили за кражу свечей: они торчали у него из кармана, когда он был пойман с поличным, хотя сам Салливан твердил, что ничего про них не знает.

Женщина, что родила его, наверное, дала ему нормальное имя, но Салливан сказал, что его зовут Потряс. Он никогда не смотрел людям в глаза. Эта привычка распространена среди преступников. Если ты смотришь в глаза хозяину, значит, считаешь себя равным ему, что можно расценить как наглость, а за наглое поведение полагалась дюжина ударов плетью. Обращаясь к мистеру Макартуру, Салливан всегда добавлял титул «сквайр» и при этом многозначительно улыбался. Улыбка у него была отвратительная.

Но, когда в бухту вошел «Атлантик» с новой партией заключенных на борту, мистер Макартур, тут как тут, ждал на причале. Офицер, дорожащий своим положением, не обойдется одним никчемным бездельником.

Уильям Ханнафорд был светловолосым великаном с честным открытым лицом. Хоть он и провел в море много месяцев, в нем сразу можно было распознать фермера. Еще было видно, что он неунывающий человек, никогда не падает духом, какие бы гадости ему ни подкидывала жизнь.

– Овцекрад, – сообщил мне мистер Макартур. – Но петли избежал. Одному Богу известно, как ему это удалось.

В тот первый день, когда Ханнафорд стоял и болтал с Салливаном, я услышала знакомый выговор, такой же, как у меня. Легко было представить, как он в Девоне, облокотившись на изгородь, точит лясы с соседом, беседуя о том о сем, как это любил делать мой дедушка. Салливан обернулся ко мне, тем самым вынудив Ханнафорда тоже взглянуть на меня. У того в лице мелькнул испуг, когда он понял, что я, миссис Джон Макартур, в приличном капоре, слушаю их треп.

– По-моему, вы из Девона, – заметила я, пытаясь подобрать верный тон в разговоре со слугой, который к тому же был преступником. Но знакомая речь пробудила тоску. Мне захотелось вспомнить вместе с ним родные места. – Откуда именно?

Помимо моей воли эти слова прозвучали, как вопрос следователя. В лице Ханнафорда появилась настороженность. Я улыбнулась – едва заметно! – и он, расслабившись, отвечал:

– Миссис Макартур, моя ферма находилась недалеко от Брэдуорси. Но в глуши. Может, вы и названия-то такого не слышали.

– В сторону Милтон-Дамеред? – уточнила я. – Или ближе к Килкхэмптону?

Я живо представляла все эти места, узкие дороги, обсаженные высокой зеленой изгородью.

– Скорее в направлении Саткома, миссис Макартур, – объяснил он. – Солден-Кросс, потом Хоникрофт, а потом моя ферма – там, где Бекеттс-Хилл образует изгиб.

Мы оба умолкли, рисуя в воображении упомянутые места. Ханнафорд плотно сжал губы, и я догадалась, что его мучает боль сожаления. Он утратил те несколько полей, что ему принадлежали, возможно, жену и детей, все планы на будущее, когда позарился на чужого барана и был пойман с поличным.

Правда, я с запозданием поняла, что, перечисляя названия мест в его родном краю, пробуждая в его памяти их картины, я проявляла скорее жестокость, нежели доброту. Миссис Макартур, если удача будет благоволить к ней, со временем вернется домой. Уильям Ханнафорд, сосланный на каторгу до конца своих дней, родных мест никогда больше не увидит.