Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Ты, по-видимому, не общался с детьми в нужном возрасте, – сказал Жак. – Этот период – увы! – очень короткий, и тогда они напоминают кого угодно – только не поросят. Ты живешь в гостинице? – спросил он Джованни.

– Нет, – ответил Джованни, и впервые в его голосе я уловил некоторую неловкость. – Я живу в комнате одной девушки.

– Вместе с девушкой?

– Нет, – улыбнулся Джованни. – Где сейчас девушка, я не знаю. Взгляни вы на мою комнату, сразу поняли бы, что там и намека на женщину нет.

– С радостью заглянул бы к тебе, – оживился Жак.

– Устроим на днях для вас вечеринку, – сказал Джованни.

Этот слишком вежливый и слишком прямой ответ пресекал дальнейшее приставание, и я сдержался, чтобы самому не задать вопрос. Гийом бросил беглый взгляд на Джованни, который, насвистывая, смотрел в окно. Последние шесть часов я только и делал, что принимал разные решения, и теперь остановился на одном – оказавшись в кафе наедине с Джованни, я сразу открою карты. Я собирался сказать ему, что он ошибся насчет меня, но мы можем остаться друзьями. Хотя кто знал, может, это я ошибся, неправильно истолковав его поведение, а прояснить это раньше не позволили обстоятельства и чувство стыда. Я попал в западню и понимал, что при всех вариантах момент истины близок и мне его не избежать – разве что выпрыгнуть на ходу из такси, что было бы самым жутким признанием.

Когда мы оказались вблизи замусоренных бульваров и непроезжих боковых улочек, ведущих к Центральному рынку, шофер поинтересовался, какая конечная цель нашей поездки. Вдоль тротуаров перед металлическими контейнерами яркими горками были навалены лук-порей, обычный лук, капуста, апельсины, яблоки, картофель, цветная капуста. В длинных контейнерах хранились большие запасы фруктов, овощей, в некоторых держали рыбу, в других – сыр или только что освежеванные мясные туши. Трудно было вообразить, что все это можно когда-нибудь съесть. Однако через несколько часов это изобилие исчезнет, и со всех концов Франции в Париж опять начнут съезжаться на радость барышникам грузовики, чтобы накормить прожорливую орду галдящих людей. И впереди, и позади, и с обеих сторон нашей машины стоял непрерывный гвалт, то ранящий, то восхищающий наши уши, и шофер с Джованни кричали что-то в ответ. Большинство парижан, похоже, предпочитало одеваться в голубое во все дни недели, кроме воскресенья, когда все носят черную, праздничную одежду. Сейчас эта голубая толпа своими тележками, тачками, фургонами, раздувшимися корзинами, удерживаемыми под немыслимыми углами на спинах, ужасно мешала нашему проезду. Одна женщина с красным лицом, тащившая громадную корзину с фруктами, виртуозно обругала cochonnerie[29] Джованни, шофера и весь мир; шофер с Джованни немедленно завопили ей вслед, но она уже отстала и, скорее всего, тут же забыла обо всем. Мы медленно продвигались вперед – до сих пор никто не сказал шоферу, где остановиться. Тем временем Джованни и шофер, которых территория Центрального рынка, похоже, сблизила, чуть не сделав братьями, обменивались весьма нелестными замечаниями по поводу нечистоплотности, языка, внешнего вида и привычек парижан. (Жак и Гийом делились впечатлениями о каждом проходящем парне, но их оценки звучали не столь добродушно.) Тротуары были скользкими от объедков, сгнивших листьев, цветов, фруктов и овощей, пришедших либо естественным путем в такое состояние, либо раздавленных людьми. Стены и углы облепили, словно пчелиными сотами, писсуары; коптящие самодельные жаровни; тут же рядом располагались кафе, рестораны, прокуренные бистро – некоторые из них настолько маленькие, что в них помещались только оцинкованная стойка и в углу полки с бутылками. И повсюду мужчины – молодые, старые, средних лет, сильные, несмотря на пестроту одежды и потрепанный вид, и женщины – мастерицы по части терпения и ловкости, умения считать и взвешивать и еще орать, чем они с лихвой компенсировали недостаток силы, хотя и здесь ненамного отстали от мужчин. Здесь все было для меня чужим, зато Джованни чувствовал себя на этой территории как рыба в воде.

– Знаю я тут одно местечко, – сказал он шоферу, – tr`es bon march'e[30], – и рассказал, как туда подъехать. Оказалось, что шофер сам часто там бывал.

– И где оно? – нетерпеливо спросил Жак. – Я думал, мы едем в… – И он назвал другое место.

– Вы шутите? – презрительно заметил Джованни. – Это заведение очень плохое и очень дорогое. Подходит только для туристов. А мы не туристы, – прибавил он и повернулся ко мне: – Приехав впервые в Париж, я сначала работал на рынке, довольно долго работал. Nom de Dieu, quel boulot![31] Нет уж, больше туда ни ногой. – Он смотрел на улицы за окном с грустью, которая не становилась менее искренней из-за легкой театральности и самоиронии.

Из угла послышался голос Гийома:

– Расскажи, кто вызволил тебя оттуда.

– Конечно, – сказал Джованни. – Вот мой спаситель, мой хозяин. – Немного помолчав, он поинтересовался: – А вы не раскаиваетесь, что взяли меня? Вреда от меня нет? Вы довольны моей работой?

– Mais oui[32], – сказал Гийом.