Комики мирового экрана

Он рассказывал этот эпизод, окрашивая фразы своей знакомой неповторимой интонацией — слегка удивленно и чуть обиженно, с той степенью наивности и растерянности, по которой мы всегда узнаем Гарина. И которая совсем недавно прозвучала с экрана в знаменитой реплике из «Обыкновенного чуда»:

ЖЕНИТЬБА

— Здравствуйте, любезные! Я — король, дорогие мои.

Король в сказке Евгения Шварца — последняя работа Гарина. А дебютировал он на экране свыше тридцати лет назад ролью адъютанта Каблукова в экранизации повести Юрия Тынянова «Поручик Киже». Фильм вышел на экраны в 1934 году и был едва замечен публикой и критиками. А год этот стал памятен ярким успехом другой картины — «Юность Максима», поставленной Козинцевым и Траубергом, основателями «школы эксцентрического актера». В свое время они сняли «Шинель» и «СВД». Сценарии к обеим лентам были написаны автором «Поручика Киже» и «Кюхли»... События искусства перекликаются, отзываются эхом, иногда вторят друг другу, порой сливаются в довольно стройном хоре.

В самом начале авторы «Максима» предполагали , что главную роль у них сыграет Эраст Гарин. Козинцев и Трауберг писали сценарий, в котором герой представал перед нами тощим парнем с умным взглядом и острым носом, с упрямой копной волос. Художник Еней сделал несколько эскизных разработок к фильму: Гарин в профиль... в косоворотке, небрежно схваченной у пояса, в пиджаке поверх рубахи. Оператор Москвин сделал несколько кинопроб. С Гариным была отрепетирована и снята сцена похорон одного из друзей Максима. Конечно, это был бы другой фильм — с Гариным в роли Максима, — если бы он был. Авторы все же сочли за лучшее снимать ту картину, которая есть. Тогда выбор, павший на Чиркова, казался неожиданным. Сегодня возможность иного Максима (например, гаринского) представляется невероятной.

В первоначальном замысле Максим должен был обнаружить перед зрителями необычность, особенность человека, двигающего революцию. Г. Козинцев и Л. Трауберг вновь готовы были прибегнуть к своему излюбленному в те годы приему — приему остранения. И в этом они целиком полагались на своеобразное актерское дарование Э. Гарина. Но по мере исследования исторического материала, изучения опыта рабочего движения авторы ощутили потребность взглянуть на человеческий характер в движении и развитии. В этом они положились на дарование другого актера — Бориса Чиркова.

Тогда, в 1934 году, не сыгранная Гариным роль вернее и четче прояснила направление его таланта, природу его дарования, точнее обозначила границы того художественного мира, за пределами которого актер может сыграть любую роль, а может и не играть ее вовсе. Гарин действительно предпочитает брать и давать характеры в статике, недвижимые в пространстве и во времени. Это не значит, что герои Гарина статичны, безучастны ко времени и окружающей среде. Просто это значит, что актер исследует исконные, непреходящие противоречия в человеческом характере. Очевидно, ему так удобнее работать: повернуть своего героя неожиданной стороной, новой, еще неизвестной, столкнуть в характере абсолютно противоположные черточки. Он любит вывернуть характер наизнанку, чтобы сделать ее, эту изнанку, наглядной и обозримой. Отсюда, вероятно, идет эксцентрическая манера игры, которую актер отточил когда-то на сцене, в мейерхольдовских постановках.

ЖЕНИТЬБА

В знаменитом спектакле Мейерхольда «Горе уму» Чацкого играл Э. Гарин. Это звучит сегодня как парадокс. Предложение Мейерхольда показалось странным прежде всего самому актеру. Последовала ответная реплика: «Всеволод Эмильевич, я — не любовник, мне бы Кюхельбекера сыграть...»

После премьеры «Горе уму» один критик с удовольствием объявил: опять у Мейерхольда все наоборот.

Но разве эксцентричный Кюхля — Чацкий наоборот? Ведь декабрист Вильгельм Кюхельбекер тоже числится в прототипах героя грибоедовской комедии. Чацкий Гарина был эксцентричен, и это имело свой резон и свое оправдание в той грандиозной игре, которую затеял на сцене режиссер. Сам Гарин очень верно замечает: «У Мейерхольда все было как раз не наоборот, а скорее навыворот». Действительно, традиция исполнения этой роли* — одна из самых устоявшихся в нашем театре. Все известно до мельчайших подробностей, все выверено: страстная интонация, патетический и решительный жест, костюм...

Для актера эксцентрика то же, что для писателя метафора: средство обострить образ, обнажить его суть, сделать характер объемным, как скульптурный портрет, или плоским, точно плакат.