Командующий фронтом

— Ищи дурочек в другом месте.

Рябов растерялся, но решил не отступать.

— Вот мой мандат! — тыкал он ей в нос какую-то бумажку. — А за невыполнение приказания сегодня же уволю.

Сестра сразу притихла. Поправив марлевую косынку на голове, она с боязливым любопытством посмотрела на Рябова и доверчиво ответила:

— Так бы сразу и сказал, а то тут всякие шатаются… Пожалуйте за мной!

Лазарет был размещен в школе. Без занавесок комнаты казались неуютными. Ученические парты были сдвинуты в углы коридора и поставлены штабелями почти до потолка.

Рябов шел за сестрой, примечая каждую мелочь и досадуя на самого себя. «Как же это я недосмотрел? — думал он. — Все всем достаю, а про лазарет словно все забыли». Сестра подошла к узкой железной кровати с заржавленными прутьями, стоявшей у самой стены. На худом, подбитом соломой тюфячке лежал под грубым ворсистым одеялом человек, укрытый с головой.

— Спасибо, сестра! — поблагодарил Рябов. — Можешь идти.

Оставшись один, он осторожно откинул одеяло. Раненый проснулся, посмотрел вокруг себя и снова закрыл глаза.

Рябов не узнал с первой минуты Безуглова — он и не он: волосы коротко острижены, нос заострился, щеки впали, только в глазах, которые он открыл на мгновенье, светилась та же синева, так понравившаяся Ивану, когда он впервые встретился с казаком.

— Степан, проснись!

Казак открыл глаза.

— Узнаешь? Это я, Рябов!

Безуглов с трудом приподнялся на локтях и присел, положив голову на спинку кровати. И голос его прозвучал тихо:

— Ты, Иван?

— Здорово, казак, тебя побило.

— В голове шумит…

— Так уж положено каждому раненому. Зато руки и ноги целы.

Безуглов едва заметно покачал головой.

— Небось думал, что забыли? — спросил Рябов. — Нет, браток, я, как дознался, сейчас же поехал тебя искать. Главком приказал тебе кланяться, а еще спросить, чего тебе надо.

В глазах Степана зажегся огонек.

— Почто так говоришь, кланяться? Кто я ему — посельщик?

— А тебя кто сюда привез? — спросил Рябов, усаживаясь на край кровати.

— Не знаю, не помню.

— То-то и оно. Сам главком привез и наказал: «Спасти мне этого казака беспременно, иначе не помилую», а ты — «посельщик, что ли, он мне?» Он тебя на поле боя нашел.

— Правду сказываешь?

— Слово коммуниста.

Безуглова привезли в лазарет в беспамятстве, но, когда сознание вернулось, казак не раз силился припомнить, как его ранило… Вот он идет, опираясь на винтовку, а дальше — сплошной туман в глазах, тошнота и назойливое жужжание в ушах… Никогда бы не догадался, что его спас сам командующий. «Да, — подумал он про себя, — отплатил мне красно Лазо, а за это я ему век служить буду». И проглотил подступивший к горлу ком.

— Он тебе и гостинец прислал, — добавил Рябов, извлекая из-под полы шинели сверток, — кура и буханка хлеба. На вот, возьми!

Когда прощались, Безуглов дрожащим голосом промолвил:

— Передай главкому, что я никогда не забуду…

8

В доме оловяннинского священника готовились к пирушке. Вокруг стола тесно сидели семеновские офицеры, и среди них выделялся японец. Все они с жадностью смотрели на бутылки с вином, на тарелки с дымящейся бараниной, пирогами, солеными огурчиками, квашеной капустой и толсто нарезанными ломтями колбасы. Сам священник не принимал участия в пирушке, предпочитая оставаться наедине в своей комнате, зато жена его хлопотливо бегала из кухни в столовую то с хлебницей, то с горчицей, то с хреном.

— Ешьте, дорогие гости, ешьте, наши спасители! — говорила она офицерам, но никто не обращал на нее внимания.

— Фи хотит знайт мое мнение? — спросил японец у своего соседа, капитана, ерзавшего на стуле оттого, что пирушка не начиналась из-за отсутствия какого-то полковника. — Мы фам дафари оружие и деньга, а фы отдафайт борсефик… Казаки убегайт домой… Есри борсефик сюда приходит, мы фозьмем команда сфой руки и пустим армию микадо.

— До этого не дойдет, господин советник, — ответил капитан. — Жаль потерянного времени.

— Фы прафы, много фремя потеряри… Японский сордаты дафно бы сидери Чита, Иркутск, Байкар…

— Я про другое, — без смущения сказал капитан, глядя на напитки, — ждем полковника, и все без толку. Охотно выпил бы и закусил.

— Фы федь не торопитесь, господин капитана, фпереди Онон, позади гора и борсефик, туда ходить запрещено.

На макушке стенных часов раскрылось крохотное оконце, показавшаяся кукушка прокричала несколько раз. С улицы донесся шум. Японец с трудом отодвинул свой стул, инстинктивно бросился к окну и отшатнулся — перед ним проскакали несколько всадников с карабинами. Раздались выстрелы. В комнату вбежал хунхуз и испуганно закричал:

— Борсефик идет!

Офицеры, позабыв о еде, кинулись к дверям — каждый пытался удрать первым. Началась свалка. Одни бросились к окну и, выбив его, выскочили на улицу, другие — на кухню, чтобы скрыться черным ходом. По дороге сбили с ног гостеприимную жену священника.

Первыми в Оловянную ворвались дальневосточники. Это было так неожиданно для семеновцев, что, позабыв о чинопочитании, всякий, кто только был смел и ловок, хватал первую подвернувшуюся ему лошадь и скакал к Онону.

В полдень в Оловянную прибыл Лазо.