Командиры седеют рано

Молодой солдат действительно отличался от щуплых первогодков. Он был высок, гимнастерка туго обтягивала мускулистую грудь и спину. Лицо грубоватое, взгляд прямой, колючий, на стриженной под машинку голове топорщатся жесткие и прямые, как иголки, волосы.

— Куда же вторую полсилу девать будете? — сдерживаясь, вкрадчиво спросил Рябов.

— Найдем применение! — Мечников ответил громко, ничуть не смутившись, чем разозлил старшину окончательно.

«Не повезло, — с тоской подумал Рябов, — были в роте люди как люди, а теперь вот, нате вам, — ходячее чепе».

Старшина служил на сверхсрочной двадцатый год и хорошо знал, каких неприятностей можно ожидать от молодого солдата, который так вольничает с первого дня. Рябов был тверд в своих решениях и оценках. Переубедить его в чем-либо еще никому не удавалось. В службе он руководствовался одним взятым раз и навсегда образцом — своим первым учителем старшиной Бондаренко, с которым свела его судьба еще в полковой школе. В кругу сверхсрочников Рябов не уставал повторять:

— Он из меня человека сделал. Всю дурь и гражданский шурум-бурум из башки выбил. Моя бы воля, я б его портрет рядом с маршалами повесил. А что, неверно говорю? Верно! У старшин что и у маршалов, — дел по горло! А ответственности!!!

Рябов, храня традиции своего учителя, держал солдат в строгости, любые проявления своевольства пресекал беспощадно, приговаривая при этом: «Сами после спасибо скажете».

Обиженные между собой звали его «крабом». Старшина приземист и крепок. Он немножко похож на киноартиста Пуговкина — только еще пониже ростом. Лицо у старшины коричневое — дубленное солнцем, омытое дождями. Но самое характерное в его внешности — пронзительные, всевидящие глаза. Уж они-то — подлинное зеркало старшинской души, особенно в гневе, когда кто-либо из солдат допускает «неположенное».

Рябов сталкивался с Мечниковым редко. Начинался рабочий день, солдаты уходили на стрельбище, в поле, к спортивным снарядам, а старшина оставался в опустевшей казарме: «гонял» наряд, наводил порядок, сдавал или получал имущество. Однако каждый раз, встречаясь с Мечниковым даже мельком, Рябов оставался озадаченным. Бросит Мечников мимоходом какую-нибудь фразу, и долго потом старый служака мучается, недоумевая: «К чему это он сказал? Насмешничает? Критику наводит?» Правда, ничего «неположенного» Мечников не допускал. Просто тон у него какой-то не такой и держится очень уж независимо.

У старшины были свои методы разгадывать людей. Он был твердо убежден, что подлинная суть человека открывается в работе, в отношении к делу. И чем труднее и неприятнее работа, тем лучше. Поэтому когда нужно было сделать что-либо особенно тяжелое, Рябов непременно вспоминал Мечникова. Не потому, что хотел ему досадить, а просто чтобы раскусить.

Однажды прошел сильный дождь. Земля пропиталась водой, раскисла. Солдаты хоть и скоблили подошвы о решетку, лежавшую перед входом в казарму, все же натащили много грязи. Она тянулась мокрой, липкой дорожкой от входной двери по всему коридору и чернела даже в спальной комнате между кроватями.

— Рядовой Мечников, помогите наряду мыть пол. — Старшина говорил обычным глуховатым голосом, и никто не заметил, что он с усилием добивается внешнего спокойствия.

— Есть! — солдат ответил, как всегда, громко и четко и пошел готовить воду и тряпку.

Мечников скреб доски до самого отбоя, а старшина возился в кладовой, заходил в казарму проверить порядок в тумбочках, учил дежурного заправлять шипели на вешалке, смотрел, как закреплены вещевые мешки под кроватями. У него был вид человека, поглощенного обычным будничным делом. Но в действительности Рябов придирчиво наблюдал за Мечниковым: как тот приступил к работе, хорошо ли моет пол, что у него на лице — обида, отвращение?

Мечников удивил старшину. Он мыл пол не так, как все, — воду менял часто, доски оттирал до блеска. Выстругал ножом палочку и выскреб застарелую пыль на плинтусах, обтер мокрой тряпкой ножки кроватей, вычистил угол за печкой, а дверцы печки и ее макушку вымыл дважды. В общем, сделал то, что мог бы спокойно не делать, от него это не требовалось. Больше всего старшину поразило то, что Мечникова не пришлось подгонять. Наблюдений старшины он, конечно, заметить не мог, работал вполне самостоятельно.

Перед вечерней поверкой солдаты, собираясь на построение, толпились у двери. Они удивленно оглядывали преобразившуюся казарму, с любопытством следили за Мечниковым. Кто-то восхищенно сказал:

— Вот дает!

Рябов подошел к Мечникову, похвалил:

— Вы хорошо поработали, рядовой Мечников…

Старшина хотел объявить солдату благодарность тут же, при всех, но Мечников, как всегда, озадачил его своим ответом:

— Иначе принципы не позволяют.

— Какие принципы? — не понял Рябов.

— Мои, личные. Ведь каждый человек живет и работает по каким-нибудь моральным принципам.

— Чего-то ты загибаешь, — неуверенно произнес старшина, не замечая перехода на «ты». — Загибаешь. Моральный кодекс у нас один для всех.