Командарм

– Сволочь, – повторил Ленин, откладывая документы. – Как же он нас! А мы? Лопухи! Феликс не знает, конечно?

– Я пошел прямо к вам. К товарищу Дзержинскому не обращался.

– А смысл? Арестовать и расстрелять? Вы ведь не за этим пришли, батенька! Совсем не за этим! Рассказывайте!

– Вот, – положил Макс на стол второй документ. Этот был и того хуже: речь шла ни много ни мало, как об ударе по ВЧК вообще и по Дзержинскому в частности.

– Со Львом Давыдовичем вы, конечно, тоже предварительно этот вопрос не обсуждали? Так? – Ульянов оторвался от документа и в задумчивости посмотрел в окно.

– Он будет против, Владимир Ильич, – объяснил Кравцов, стараясь не гадать, о чем думает Вождь. – И не потому, что считает решение Бюро ЦК правильным. Просто в нынешних обстоятельствах ему приходится быть куда осторожнее, чем прежде.

– Да, – кивнул Ульянов, сверкнув глазами. – Это вы, Максим Давыдович, очень верно заметили. Рвут шавки нашего льва, но и по-другому нельзя! Нет, вы это хорошо, батенька, придумали, что ко мне пришли. Доводы разумные, доказательства – сильные, – он снова просмотрел документ. – И как вы все это мыслите? Ведь не может быть, чтобы не прикинули, а?!

– Вот, – это был третий и последний документ. Проект решения о восстановлении Военконтроля в первоначальном статусе армейской контрразведки.

– Номенклатура ЦК, – Ленин взглянул на Кравцова с интересом. – Возьметесь?

Еще месяц назад – ну, пусть два – Кравцов такое предложение отверг бы сразу, не задумываясь. Но тот Кравцов и к Ленину с этим не пришел бы.

– Возьмусь, – твердо ответил Макс, сильно рассчитывавший на самом деле, что так и случится, но не исключавший и других разной степени паршивости вариантов. – Я полагаю это дело гораздо более важным для Республики, чем командование дивизией или корпусом.

– А если я предложу вам… – Ленин усмехнулся, по-видимому, поймав себя на неколлегиальной формулировке. – От имени Политбюро, разумеется… Если мы предложим вам командование округом? Вы же командовали Восьмой армией, и неплохо, помнится, командовали. Петроградский, скажем, или Сибирский округ, а?

– Это, – кивнул Кравцов на лист с «Резюме», – важнее, хотя искушение, врать не буду, немаленькое. Я ведь военный человек.

– А говорили врач, – вспомнил Ленин давний разговор.

– Уже нет, – не без сожаления покачал головой Кравцов.

– Мы готовим сейчас съезд, – неожиданно сменил тему Ленин. – Слышали?

– Обсуждение по всей стране идет.

– Как смотрите, если один из Московских районных комитетов выдвинет вас в качестве делегата?

– Владимир Ильич, – возразил Макс, – меня в Москве никто не знает.

– Ну, так узнают, – отмахнулся Ульянов, умевший быть в меру циничным. Среди своих, разумеется. – Вы старый революционер и герой борьбы за Советскую власть, вам есть, что рассказать молодежи!

10

«Ну, вот и все…» – теперь от него мало что зависело. Разве что успеть пустить пулю в лоб.

«В рот надежнее…» – отметил он машинально, подправив поэзию правдой жизни. Умирать, однако, не хотелось.

Наоборот, хотелось жить, чтобы быть и быть рядом с Рашель, смотреть на нее, любуясь, вдыхать ее запах, сходить с ума, любить… И чтобы «наш паровоз» действительно долетел когда-нибудь до Коммуны. Не до лубочного рая коммунистов, убогого, как фантазия нищего, а до нормального социализма с человеческим лицом, в котором хорошо будет жить, удобно и свободно, но и вкалывать придется как на царской каторге. Мир равных возможностей и распределенной ответственности, организации и учета, труда и уважения прав личности – таким он представлялся в эти дни Кравцову. Экономическая составляющая этой утопии оставалась, правда, понятной не до конца. Макс ведь не был ни экономистом, ни ученым, являясь всего лишь одним из солдат революции, дело которых подниматься под пулями и, презрев смерть, идти в штыки. Но сейчас, в момент, когда его жизнь замерла в шатком равновесии на самом краю пропасти, он много думал об этом невероятном, но, возможно, все-таки осуществимом будущем. Оно представало перед Кравцовым во снах и наяву, но никогда не становилось достаточно ясным, чтобы различить детали. Принципы, положенные в его основу, так же как и общая архитектура этого величественного строения, оставались не проясненными и затянутыми туманом неопределенности. Впрочем, судьба этого будущего зависела от такого количества «если», что страшно становилось от одного только взгляда на «перспективы».