Командарм

– Может быть, ты и в партии состоишь?

– Да, с декабря восемнадцатого. Я, Макс, инвалид войны. Контузия, припадки, на ногу хромаю…

– Ну, вот и славно, – кивнул он, закуривая. – У меня как раз людей не хватает.

– Где это «у тебя»?

– Специальная группа Региступра.

– Разведка?

– Не совсем. Посмотри вот, – и он достал из кармана фотографию.

– На кого смотреть?

– На этого.

– Ну, и что я должна увидеть?

– Это Бирзе – известный анархист[22].

– Кому известный? – подняла взгляд Мария.

– Ну, он говорит, что был твоим близким другом.

– Не был.

– Вот и я так подумал…

9

Встречу организовал Николай Горбунов. Познакомились они в Питере летом семнадцатого года. Тогда Горбунов еще не был большевиком, а состоял в организации «межрайонцев»[23]. Чуть ли не член ЦК, но подробности этого периода не слишком хорошо сохранились в памяти, да и не принципиально. В девятнадцатом, летом, пожалуй, даже ближе к осени, Горбунов появился на Украине. Он был уполномоченным РВС Республики в Тринадцатой и Четырнадцатой армиях. Тогда и сошлись ближе, хотя друзьями так и не стали. Николай Петрович был более ученым, чем революционером – организатором, чиновником, служащим – чем командиром Красной армии. Макс Давыдович же в ту пору и помнить забыл, что когда-то собирался стать врачом. Он был офицером, командиром Красной армии, коммунистом, наконец, – пусть и не совсем большевиком в классическом понимании этого термина, – но никак не функционером. И тем не менее оба они, каждый по-своему, симпатизировали один другому. И не то чтобы гадостей не делали – что уже немало, – помогали, если появлялась к тому необходимость.

Так и теперь. У Кравцова возникли проблемы, и он обратился к Горбунову. Макс перехватил бывшего уполномоченного РВСР в Баумановском училище, заранее выяснив, где и когда Николай Петрович проводит занятия. Они встретились в коридоре – по видимости случайно – потискали друг друга в дружеских объятиях, поулыбались, коротко переговорили и разошлись каждый своей дорогой. Но перед расставанием Кравцов попросил об услуге: ему необходимо было, минуя официальные каналы, встретиться с Лениным, – и Горбунов не отказал. Обещал попробовать, что совсем не мало, поскольку соответствовало действительности: сам он прямого доступа к вождю уже не имел, однако хорошо знал Фотиеву и был знаком «кое с кем еще». Так или иначе, двадцать второго ноября в Военную академию телефонировали из Кремля, точнее из Секретариата Политбюро, и попросили «позвать к трубке командарма Кравцова». Внешне все выглядело так, что Владимир Ильич сам вспомнил о Максе Давыдовиче и, почувствовав себя лучше, позвал старого знакомого в Кремль. Не чудо. Не редкость. Не невидаль заморская, хотя у некоторых заинтересованных лиц и должно было засвербеть. Кравцов же вроде из обоймы выпал. Слушатель академии не персона, не член ЦК. И однако кое-кто слышал и то, что вождь не просто «товарища Кравцова» в гости позвал, а вызвал к себе, в личный свой кремлевский кабинет «командарма Кравцова». Две большие разницы, как говорят в Одессе. Просто День и Ночь.

– Проходите, Максим Давыдович! – история повторялась, даже кабинет тот же самый. И Ленин по-прежнему звал Кравцова на партийный манер Максимом, а не как все почти знакомые – Максом.

– Времени у нас мало, – выглядел Владимир Ильич скверно, и при первом же взгляде становилось очевидным, что дело не в усталости. Не в грузе ответственности. Не в напряжении политической жизни в Республики Советов. Ленин был болен, что не вызывало ни малейших сомнений. Тяжело. Возможно, смертельно.

– Садитесь, рассказывайте!

Времени, и в самом деле, было мало. Буквально чуть. И все-таки Ленин выкроил эти полчаса, предоставив Кравцову одну-единственную подобного рода возможность, и, значит, Макс не мог, просто не имел права этот случай упустить.

«Попытка – не пытка, не так ли, Лаврентий Павлович?»

«Вот ведь!»

Следует сказать, что с головой заметно полегчало, хотя Кравцов так и не вспомнил, как ни пытался, кем был в другой – субъективно прошлой, но объективно оставленной в далеком будущем – жизни. Кажется, он был женат, и, возможно, неоднократно. Смутно помнились несколько детей, но все они по внутреннему ощущению уже взрослые. И все это как из чужого сна или фильмы. Помнились факты, а вот эмоции выдохлись. Хотя нет, неверно. Просто все, что касалось личной жизни того, прошлого, Кравцова выцвело и обесценилось, а здесь и сейчас наоборот обрело жизнь, вкус и цвет. Однако «прошлое» нет-нет, а давало о себе знать: то непривычным взглядом на вполне обычные для этой эпохи вещи, то странными поговорками, а то и крайне ценными знаниями и небесполезными идеями.

– Вот, – сказал Макс, кладя перед Ульяновым первый документ. Краткую выжимку из дела Бирзе.

– Нуте-с… – Ленин взял бумаги, глянул коротко на Кравцова поверх страниц и стал читать.

Нахмурился, перелистнул, сузил глаза.

– Сволочь! – бросил коротко, не поднимая головы. – Это доказано?

– Да, Владимир Ильич, здесь каждое слово проверено по три раза.