Командарм

Покачав головой и чертыхнувшись, Кравцов вернулся в комнату, где застал лихорадочно одевавшуюся Рашель. Кайдановская, разумеется, слышала весь разговор и теперь спешила в Комуниверситет. В такие дни партийные активисты стремились быть вместе. Мало ли что?

– Думаешь, правда? – спросила, натягивая свитер.

– Не знаю. Маслов ведь тоже ничего толком не знает. Может быть, ранен, – пожал плечами Кравцов и, не мешкая, стал одеваться. – Про Ильича тогда, в восемнадцатом, тоже говорили, убит…

На самом деле думал сейчас Макс о другом.

«Все ли прошло гладко?» – вопрос этот таил в себе множество уточнений.

Убит Зиновьев или только ранен, и насколько серьезно он ранен, если все-таки не убит? Успел ли уйти Лесник? Как быстро чекисты из охраны председателя Петросовета поняли, что произошло? Удалось ли вынести и спрятать оружие? И еще множество других конкретных вопросов, которые по заданным условиям просто некому задать. Группа Кравцова никогда, собственно, официально не существовала, а после завершения «Дела Бирзе» и вовсе распущена. То есть все ее члены отошли в тень и затаились до новых распоряжений. Правил конспирации никто не отменял.

– Все! – крикнула Рашель уже в дверях. – Я побежала!

– Береги себя! – бросил ей вслед Кравцов, затянул поясной ремень на шинели, пристегнул плечевые, поправил кобуру, сдвинув несколько вбок, и, надев на голову богатырку[26], вышел из комнаты.

По дороге на выход к нему присоединились Саблин, Урицкий, Мерецков и еще несколько слушателей, и они всей группой заспешили через залитый солнечным сиянием Калашников переулок на Воздвиженку.

– Как думаешь, – тихо спросил Саблин. – Это эсеры?

– Да кто угодно! – крутнул головой Макс. – Непонятно только, почему он и отчего именно сейчас.

Вообще-то ответ Кравцову был известен. В его планы входило изменить расстановку сил в Политбюро и ЦК. Первый шаг был сделан, когда в ноябре Макс пришел к Ленину. И дело не только в разговоре, состоявшемся тогда между ними, в словах, сказанных тет-а-тет и написанных в «Резюме». Уже ночью, с двадцать второго на двадцать третье, Кравцов передал подъехавшему в Региступр Ивану Никитичу Смирнову все сопутствующие «Делу Бирзе» документы, хотя и несказанно удивился тому, что Владимир Ильич обратился с таким деликатным поручением к очевидному оппозиционеру. Смирнова, насколько помнилось Кравцову, на Десятом съезде вывели из ЦК. Вместе с Крестинским и Серебряковым, кажется, но, видимо, из обоймы не выпал ни один из них. Итак, документы попали к Ленину, и Старик их, скорее всего, просмотрел той же ночью. Тем более странным представлялось отсутствие какой-либо внятной реакции, ведь компромата в тех бумагах – выше головы, и не на одного только Дзержинского.

Однако изначально план включал не только «информационное воздействие», но и силовые акции. И здесь, как ни странно, свою роль сыграли чисто субъективные обстоятельства. Кравцов, не будучи лично знаком с Зиновьевым, на дух не переносил председателя Петросовета и руководителя Коминтерна. Этим, собственно, и определялся выбор. Объективно его гибель сплачивала партию перед Одиннадцатым съездом, ослабляя давление на Троцкого. Освобождались два ключевых поста, не считая членства в Политбюро, что делало возможным продвижение вверх совсем не тех фигур, что ожидались в недалеком будущем. Но и субъективно: Зиновьева со всеми его питерскими выкрутасами Кравцову было не жаль. Ни о Троцком, ни о Ленине он в таком контексте даже подумать не мог, а Каменев и Сталин представлялись Максу ценными работниками, умеренная вражда между которыми шла делу только на пользу.

– Увидите, – сказал, подключаясь к разговору, Урицкий. – Это или Савинков, или РОВС.

– Или белые, или розовые, – пожал плечами Кравцов. – Другое дело, единичный ли это акт террора, или нас втягивают в войну на измор?

2

Все следующие дни прошли в сплошном «стоянии». Митинги, встреча траурного поезда на Николаевском вокзале, почетный караул в Колонном зале Дома Союзов, похороны на Красной площади и снова митинги, митинги, митинги. Было холодно. Снег хрустел под каблуками сапог. Белые клубы пара вырывались при дыхании изо рта, так что над плотно стоящими рядами висела туманная дымка – толпа дышала.

Кравцов был со всеми. Стоял, слушал, говорил. Говорить – в смысле митинговать, толкать речи – он, впрочем, не любил. Не то чтобы не умел, косноязычие мешало или еще что. Просто не оратор, не митинговый боец. Никакого удовольствия от «самого процесса», как некоторые другие товарищи, не испытывал. Напротив, ощущал себя чужим и не нужным перед массой незнакомых и непонятных ему людей. Однако именно Кравцов оказался – совершенно неожиданно для самого себя – крайне востребованным оратором. «Орать» пришлось на двух московских заводах, в одном из полков гарнизона, в Большом театре – на общем траурном митинге, и в Тимирязевской академии. После каждого такого выступления, отирая испарину со лба, Макс с тоской думал о том, что командовать дивизией в отступлении и того проще. Во всяком случае, для него. Но взялся за гуж…