Кольцо Луизы

— Девушка, ха! Это жена Ганса, да, друг мой, Марта Мейер, почтальон. Они уже оформили свой брак. Роман давний, это Ганс сказал мне и жене. Чудеснейшее создание, Петер! И вот я решил, что ты будешь четвертым, кто познакомится с моей снохой. Если ты действительно не занят, я позову их, а?

— Подожди. Прежде всего я должен привести себя в порядок. Не встречать же мне молодых людей в халате, как ты думаешь?… Во-вторых, расскажи-ка, друг мой, с кем я буду иметь дело. Терпеть не могу глазеть на человека, о котором ничего не знаю. Она жена твоего сына, но почему почтальон?

Берлинская радиостанция передавала военные марши.

— Так слушай. Марта в октябре прошлого года вернулась из лагеря.

— Она строила дороги?

— Да, да!

— Эта девочка?

— Да, эта девочка. Ее отец работал на «Мотор верке» здесь, в Берлине. Депутат прусского ландтага, кажется, социал-демократ. Он умер лет шесть тому назад. Умерла и мать Марты. Сама Марта в кругу приятелей сболтнула что-то еретическое о пожаре в Рейхстаге. Ей было тогда девятнадцать лет. Полгода нацисты перевоспитывали ее. Девочка оказалась смышленой, сделала вид, будто вполне прониклась нацистским духом. Ее выпустили. Она устроилась почтальоном.

— Почему почтальоном?

— Пойди найди другую работу! Ганс познакомился с ней на какой-то танцульке и влюбился…

— Постой, позволь! Неужели начальство разрешило Гансу жениться на девушке, отбывавшей наказание в трудовом лагере?…

— О, все было как раз наоборот! — улыбнулся Шлюстер. — Нацисты сказали Гансу, что на его долю выпала большая честь сделать заблудшую овечку доброй немецкой овцой в духе трех «К».

— Ага! Кюхе, кирхе, киндер! — усмехнулся Клеменс.

— Вот-вот! Марта занимается кухней, ходит в кирху. Больше того, она вступила в Союз нацистских женщин и даже чем-то проявила себя.

— Однако!

— Молодчина, молодчина! Смех берет, когда я вижу, как они перевоспитывают друг друга.

— Так кто же все-таки берет верх, хотел бы я знать?

— Однажды я слышал, как ты обмолвился какой-то поговоркой. Что-то насчет головы и шеи.

— А! Муж — голова, жена — шея…

— Ну, вот и вышло по той поговорке. Надо сказать, что и мой друг Видеман не оставлял Ганса в покое. Так что атаки на него велись с трех направлений!

— Что-то ты давно не упоминал о Видемане.

— Он уехал из Швейцарии куда-то еще с секретным поручением. Вернется не скоро. Но в моей семье он свое дело сделал.

Шлюстер просто сиял.

— Счастье, огромное счастье привалило ко мне, старина. Это не девушка, а чудо, настоящее чудо. Ну, да ты увидишь сам! Вот эти глаза и покорили моего Ганса. А то, что Ганс услышал, перевернуло его душу. Петер, мой Ганс возвращается ко мне!

— Впечатлительный юноша! — усмехнулся Клеменс.

— Увы, как все мы, немцы.

— Как будто до рассказа Марты он не знал, что творится в Германии, — сердито проворчал Клеменс. — Этот твой Ганс! Странно! Сколько ни бился с ним Антон, так ничего и не получилось. Орешек, однако. А тут явилась какая-то малютка — и орешек лопнул.

— Значит, у нее и у Видемана зубы потверже, чем у твоего Антона, — заулыбался Шлюстер. — Ну, вот и все. Ты хочешь, чтобы они пришли?

— Да, да, конечно, — заторопился Клеменс. — Иди, пригласи их, а я оденусь. Что она любит, твоя Марта? Кофе? Коньяк? Конфеты?

— Ну, конечно же, конфеты! Какая девчонка, даже почтальон, не охотница до лакомств? — Посмеиваясь, Шлюстер вышел.

Когда он вернулся с молодыми людьми, Клеменс уже приоделся.

На столе — кофе и сладости.

Шлюстер не преувеличивал достоинств снохи. Марта действительно была прелестной девушкой, зеленоглазой, тоненькой, с наивной челкой над лбом. Клеменс приметил на нем глубоко прочерченную морщину — след лагеря.

Вела она себя непринужденно, смеялась задорно и откровенно; Клеменс с первого взгляда проникся к ней симпатией.

Ганс изменился, это тоже бросилось в глаза Клеменсу, ни следа былой сдержанности. Словно Марта отдала ему не только свою любовь, но и жизнерадостность, так и брызжущую из нее.

— Ну, девочка, вы попали в замечательную семью, — закурив сигару после кофе, сказал Клеменс. — Извините, что я так назвал вас. Отец вашего мужа — прекрасный человек, поверьте мне.

— Да он влюбился в тебя, Марта, влюбился! — разошелся Шлюстер; они с Гансом приналегли на коньяк, и он давал о себе знать. — О, этой девушке нет цены! И тебе бы пора понять, сын мой, как она и я будем рады, когда ты покончишь со своей гнусной работой. Пойми, Ганс…

— Не надо, Иоганн! — прервал его Клеменс.

— Он уже почти понял, — улыбнулась Марта.

— Ох, дети, дети! — вздохнул Клеменс, — Боюсь думать, но еще многие испытания ждут вас впереди.

— И борьба, — тихо сказала Марта.

— Ты моя дорогая, милая девочка! — поцеловав руку Марты, сказал Шлюстер. — Да, да, борьба. Борьба за народ, так ведь, Ганс?

Ганс кивнул.

Глава девятая. ЗАГОВОР

Из сообщений Клеменса концерну «Рамирес и Компания»

Очень важно.

А. Макс приводит следующие слова фюрера на совещании с генералитетом: