Кольцо Луизы

— Ничего особенного. Умираю, только и всего. Но прежде, чем умереть, хочу рассказать вам о концлагере Равенсбрюк, где я провела год.

Клеменс нахмурился. Вот уж этого он никак не ждал! Строго посмотрев на Людвига, он тихо сказал:

— Почему вы не сообщили мне, что ваша родственница была в концлагере? Вы поставили меня в ложное положение, молодой человек. У фирмы есть правило: политика — дело политиков, дело фирмы — торговля, и я вовсе не хочу, чтобы…

— Извините, — покаянно ответил Людвиг. — За ней никакой вины не нашли. Ваш визит сюда никак не скомпрометирует ни вас, ни фирму, — холодно добавил Людвиг.

— Да, да, — тихо добавила Луиза, очевидно, слышавшая разговор племянника с Клеменсом. — Мне даже дали оправдательную бумагу. Но что я пережила, что я пережила, господин Клеменс!…

— Может, не стоит рассказывать? Вам вредно волноваться.

— Мне уже ничто не повредит, — слабо усмехнулась Луиза. — Смерть стоит рядом. Слушайте! Слушай и ты еще и еще раз, Людвиг. Это надо знать. Это надо знать всем. Господин Клеменс, в концлагерь я угодила по доносу. По доносу, кого бы, вы думали? Руди Лидемана, человека, обязанного мне жизнью. Вероятно, он захотел отличиться перед начальством… Бог накажет его.

— И люди, — мрачно молвил Клеменс.

2

Луиза начала свой рассказ. Клеменс знал о порядках в концлагерях, но и он был подавлен страшной повестью о кошмарах Равенсбрюка. Туда отправляли только женщин. Уже после войны подсчитали жертвы: девяносто две тысячи женщин убиты, умерли от голода, пыток, непосильной работы.

— Под палящими лучами солнца, в сыром тумане осени, под проливными дождями, в глубоком снегу женщины и девушки кровоточащими руками вырывали сосновые корни. Десять, двенадцать, четырнадцать часов тянули они по дорогам стволы деревьев. Их пальцы обнажались до костей. Свистели кнуты надзирателей СС.

Все теснее становилось в бараках. Кусок хлеба становился все тоньше. Картофельная шелуха, выбрасываемая из кухни эсэсовцев, заменяла жир в супе из гнилой брюквы.

Оборванная одежда, рваная обувь, нестерпимо долгое стояние на перекличках в зимние холода на промерзшей земле или в сугробах… Стыла кровь в жилах женщин и детей. Они замерзали.

Тиф и туберкулез свирепствовали среди обессиленных женщин. В бараках, в отхожих местах — зловонная грязь. Миллионы паразитов в волосах.

Многие умирали, доведенные до полного истощения. Других убивали. Или забивали до смерти. Некоторые теряли рассудок. Бросались на проволоку ограждения, заряженную электричеством, чтобы здесь найти смерть — избавление от жизни, полной невыносимых мучений.

А дети! Восемьсот детей, родившихся в лагере, убиты нацистскими врачами и медицинскими сестрами. Дети постарше искали хоть что-нибудь мало-мальски съедобное. Ничего не находя, они умирали где-нибудь в уголке, забытые в этом ужасном лагерном хаосе.

Но волю многих не сломили пытки и истязания. Все и всё против фашистов. Все и всё за заключенных — это лозунг женщин, попавших в преисподнюю Равенсбрюка.

Помощь начиналась с первых же шагов прибывших в лагерь: с дружеского взгляда, быстрого рукопожатия, одобрительного слова, совета шепотом, как вести себя в лагере. Так облегчались их первые, самые тяжелые дни. Солидарность спасала не одну жизнь. Кусочек хлеба, немного супа, одеяло, ложка, устройство в группу, где работа полегче…

Детей прятали в мешках с соломой, скрывали то в одном, то в другом бараке. Прятали от убийц-эсэсовцев.

Словно бесправные рабыни, работали женщины на заводах Сименса, сооруженных недалеко от Равенсбрюка. Когда их силы были на исходе — отправляли обратно в лагерь. Там их ждала газовая камера. Сорок две тысячи нашли в ней свою смерть.

Кто, кроме самих переживших все это, мог бы выразить отчаяние, с которым они должны были в последний раз смотреть на уходящих, на то, как из их среды были вырваны любимые люди и как спустя некоторое время густые, черные облака дыма распространяли над лагерем запах сгоревшего человеческого мяса; он распространялся далеко, его ощущали жители Фюрстенберга.

Но как ни свирепствовали эсэсовцы, их секретные агенты и предатели из заключенных, лагерное подполье часто торжествовало свои победы. Подлые замыслы СС расстраивались и срывались усилиями тех, кто умел бороться и объединять вокруг себя бесстрашных…

3

Капельки пота выступили на лбу Клеменса. Угрюмо слушал умирающую женщину Людвиг, Он ловил каждое ее слово.

Когда Луиза окончила рассказ, Клеменс встал и бережно поцеловал ее.

— Людвиг, — сказал он, — вы должны беречь ее. Как себя. Слышите? Она должна жить!

Людвиг безмолвно кивнул.

— Навсегда запомнить ее рассказ и научиться у нее кое-чему.

— Вот об этом я и хотела поговорить с вами, господин Клеменс, — прервала его Луиза.

— Я слушаю вас,

— Это моя предсмертная просьба. Вы так добры.

Двадцатилетний Людвиг Зельдте, сын умершего в концлагере брата Луизы, работал радиотехником на одном из берлинских заводов. Его уволили как неблагонадежного. Людвиг тщетно пытался получить хоть какую-нибудь работу.

И Луиза попросила Клеменса помочь юноше.

Клеменс сказал, что он подумает и вскоре даст ответ.