Кольцо из фольги

Ей исполнилось двадцать шесть лет, когда она встретила мужчину, не побоявшегося пойти против семьи. Что осталось от ее кавказского воспитания? Девственность, которую она потеряла только после свадьбы. Я родилась ровно через девять месяцев после первой брачной ночи. Когда погиб мой отец, его семья выставила маму за порог. Она так и не получила прописку, но в моем свидетельстве о рождении значилось – «город Москва». Остаться вдовой в двадцать восемь лет… Стоять на улице с грудным ребенком на руках и одним чемоданом. Тем самым, с которым она приехала из села. Знать, что опять одна, никому не нужная. Что о ней хотят поскорее забыть, будто и не было ее в жизни той, новой семьи. Что ей оставалось? Мама отвезла меня к бабушке в село и сразу же вернулась назад, в Москву, – работать, зарабатывать. Чтобы всеми правдами и неправдами получить квартиру и сделать так, чтобы я жила и училась в столице. Двадцать восемь лет. Всего двадцать восемь.

У бабушки все было черное или белое. Правда или ложь. Она всегда говорила, что истина – одна. Не бывает половины. Она была максималисткой, идеалисткой. Боролась за добро и верила, что оно победит. Когда мама стала юристом, адвокатом, вела дела о разделе имущества, бракоразводные процессы, они часто спорили. Мама говорила, что иногда не стоит искать правду. Она не принесет ничего, кроме боли. Иногда лучше закрыть глаза, чтобы сохранить разум. Бабушка отвечала, что только правда важна. Мама твердила, что истину иногда и не узнаешь – женщинам свойственно подменять реальность фантазиями. Для того, чтобы не сойти с ума, помня о пережитых страданиях. Бабушка же считала, что фантазии – способ отвернуться от реальности. А жизненный опыт, особенно негативный, делает человека сильнее.

– Не делает. Многие ломаются. Ты это прекрасно знаешь. – Мама не переставала убеждать бабушку. Они были будто с разных планет и даже не пытались пойти на компромисс, уступить, промолчать, в конце концов. Бабушка верила в светлое советское будущее с той же категоричностью, с которой в него не верила мама. Бабушка считала, что период хрущевской оттепели – настоящее счастье, мама в ответ ругалась матом. Бабушка страдала от того, что ее дочь поддерживает спекулянтов, раз покупает билеты, одежду и еду втридорога и пользуется связями. Мама говорила, что это обычный способ выжить.

– Надо жить честно! – кричала бабушка.

– На честно не проживешь, – отвечала мама.

– Чему ты научишь ребенка? Какой пример подашь? – Бабушка заводилась еще больше.

– Научу, что все продается и покупается. Что верить в светлое будущее можно, если у тебя есть на него деньги, – пожимала плечами мама.

– А люди? Как же люди? – горячилась бабушка.

– Продажные, лживые, циничные. За три квадратных метра поубивают друг друга, – отвечала спокойно мама.

– А родственники? Почему ты отказалась от родственников? Почему лишила семьи свою дочь? – не понимала бабушка.

– Потому что родственники появляются только тогда, когда ты успешна, при деньгах и можешь решить их проблемы. Если ты никто, родственники о тебе и не вспомнят.

– Неправда! Семья всегда поддержит…

– Мам, ты сама-то в это веришь? Что-то меня никто не поддержал, когда я отсюда уезжала, а сейчас все звонят и пишут. Тут же все вспомнили о родстве. Разменять квартиру, отсудить квартиру, участок, алименты… Знаешь, я решила – не хочу, чтобы Маша о них знала. У нее нет родственников. Никаких. У нее есть я и ты. Этого достаточно.

– Как ты можешь решать за всех? Они же все равно захотят с ней видеться, – твердила бабушка.

– Нет, не захотят. Им с ней нечего делить. Нечего с нее взять, – отвечала мама.

– Время покажет, насколько ты заблуждаешься. Насколько не права!

Время показало. Родственники, которых лишила меня мама, так и не объявились. Лишь когда у моих книг появился массовый читатель, пришло сообщение в соцсеть. Женщина писала, что она моя троюродная сестра. Пересказала историю семьи. Были и совпадения, и явные нестыковки. Но я всегда имела в виду, что у моей мамы – своя память, у меня – своя, у людей – другая, не совпадающая ни с маминой, ни с моей. А семейная память вообще больше похожа на легенду, в которой все складывается из слухов и домыслов. Мне не понравился тон, стилистика послания. В нем не было тепла, участия. Я чувствую тексты… В том, безусловно вежливом, слышалась… обида, наверное. Не на что-то конкретное. Может, я так почувствовала, не знаю. Меня то послание, скорее, напугало. Писавшая женщина была моего поколения, может, чуть старше. Но я бы не смогла написать в соцсеть послание седьмому на киселе родственнику. Зачем? Чтобы что?