Кольцо из фольги

– Конечно, – равнодушно ответила мама. – Привезу тебе такое же в следующий раз, если захочешь. Всем могу привезти. Даже померить дам. Заходите в дом.

Женщины сбежали со двора. Только Валя осталась. Потом она долго стояла в комнате перед шкафом с зеркалом – мама дала ей примерить лифчик на косточках. Валя стояла, замерев.

– У нас с тобой один размер и объем. Пришлю почтой, – предложила мама.

– Нет, не надо, – сказала Валя.

– Почему? Тебе же так хорошо! Смотри, как грудь поднимает!

– Ольга, ты такая умная, но ничего не понимаешь. Как я буду стоять в сельпо в таком лифчике? – хмыкнула Валя.

– Ну никто же не увидит!

– Да, только я буду знать, что у меня под халатом. В таком лифчике муку не отвешивают и мешки с сахаром не таскают из подсобки. Я не смогу работать. В этом белье слишком много достоинства и гордости. А вдруг я поверю, что достойна большего?

– Но ты же носишь платки, какие никто не носит, и наматываешь так, как никто! Почему не можешь носить нормальное белье? – не понимала мама.

– Платок все видят. Пусть думают, что я немного сумасшедшая. А белье буду видеть только я. И тогда решу, что моя жизнь не соответствует такому лифчику, – объяснила Валя.

Когда я уже сейчас напомнила маме ту историю, она вдруг расплакалась. Я не понимала почему. Думала, что уж про лифчики она сможет вспомнить и рассказать что-нибудь смешное. Я ведь и сама в детстве тайком примеряла ее бюстгальтеры, вкладывая в чашки собственные трусы, и подолгу крутилась перед зеркалом.

Мама рассказала нехотя, сквозь слезы. Я даже дышать перестала, понимая, что ей вдруг захотелось поделиться.

Бабушка прошла всю войну. Женщинам выдавали форму, как обычным военнослужащим. Мужскую. Женская форма уже, конечно, существовала, но предоставлялась не всем. А здесь – мужские панталоны, трусы на три размера больше, другого просто не имелось. Кто умел – перешивал под себя. На фронте женского белья вообще не было до 1943 года. Да и оно фактически было под запретом. Все зависело от старшины – один мог конфисковать, другой – сделать вид, что не заметил. Многие прятали бюстгальтеры и трусы из той, мирной, жизни, но бабушка считала, что это неправильно, нечестно. Поэтому ходила в мужских сатиновых трусах, затянув потуже резинку.

Она вспоминала, как сидела на редколлегии и чувствовала, как по ноге течет кровь – началась менструация. И больше всего боялась, что кровь впитается в обивку стула. Она переживала за стул, не за себя, лишенную всего личного, женского, интимного. Бюстгальтеры? Та самая машинистка Лариска, которая потом украдет лак для ногтей, сшила для бабушки бюстгальтер. Подарок на день рождения. Она же ушила мужские трусы, превратив их в женские, точно по размеру. Лариска оказалась настоящей мастерицей. Могла перешить гимнастерку, штаны – да что угодно. Не просто так, конечно. Везде искала выгоду. Деньги ее не интересовали. В обмен требовала бинты и вату, сухпаек, самогон. То, чем мог поделиться заказчик, точнее заказчица. У Лариски всегда можно было найти шоколад, выпивку, губную помаду. Она, надо признать, работала днями и ночами.

Бабушка надела бюстгальтер и сразу же его сняла. Трусы тоже не смогла носить. Она считала Лариску безнравственной, наживающейся на войне и не могла это принять.

Однажды Лариске по случаю и обмену досталось трофейное белье. Настоящий шелк. Она распорола, разобралась, как построить выкройку, и начала шить. Днем печатала, ночью шила.

– Тебе не стыдно? – спросила однажды бабушка.

– Нет. Я хочу жить. И я работаю, между прочим, – ответила та. – Посиди с мое за машинкой, тебе тоже стыдно не будет. Я хочу нормально есть, нормально жить. Хоть на прокладки возьми, я отложила – там куски простыни, вата.

– Нет, – решительно отказалась бабушка.

– Ну и дура. Ходи и смотри, как кровь льется и застывает. Когда баня? Через месяц? Нравится ходить вонючей? Да пожалуйста, раз такая принципиальная.

Однажды Лариска разбудила бабушку среди ночи.

– Пойдем со мной, пожалуйста, умоляю, – попросила она.

– Что случилось?

– Парашют!

– Какой парашют? – не поняла бабушка.

– Наши сбили самолет, двое парашютистов успели выпрыгнуть, – объяснила Лариска.

Бабушка молчала, не понимая.

– Парашют! Помоги достать парашют! Все что захочешь для тебя сошью! Ты – мой начальник, тебя все считают идейной. Тебе ничего не будет. Мы только дойдем и заберем парашют, – умоляла Лариска.

– А люди? – спросила бабушка.

– Да пусть подыхают! Мы их не видели!

Бабушка считала, что надо спасать людей. Любых. Даже преступников или врагов. Ее отец был земским врачом и научил дочь, что раненый человек, не важно – свой, чужой, – нуждается сначала в лечении, а потом в справедливом суде. Нельзя убивать человека лишь за то, что он находится на другой стороне и считается врагом. Сначала вылечи, потом разберись.

– Хорошо. Пойдем, – согласилась бабушка.

– Что, правда? Да? – Лариска не верила своему счастью.

– Сначала найдем парашютистов, доставим их сюда, потом твои парашюты, – заявила бабушка.

– Конечно, как скажешь, – тут же согласилась Лариска.

– А зачем тебе парашюты? – спросила бабушка.