Колония нескучного режима

А художник Юлий Шварц к началу тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года был вполне доволен тем, как протекает жизнь. Тришку продолжал любить неистово и неутомимо, будучи абсолютно уверенным, что брак их необратим и что сам он и любим, и уважаем. Оттого и писалось в последние годы легко и ненатужно. Выпустил огромную серию акварельных пейзажей, отдал на Всесоюзную выставку от секции художников. В результате получил диплом выставки и весьма неплохую критику в прессе. Почти все работы продались, и Юлик подумал, что пора бы серьезно помозговать насчёт автомобиля. И хотя себе в этом не признавался, но слегка всё же зудело и покалывало в рёбрах, когда из окна мастерской наблюдал, как Гвидон подруливает к дому напротив на новенькой «Волге» цвета морской волны. Как высаживает из машины Приску, галантно подавая ей руку, в то время как длинноногая, нетерпеливая Ницца стремительно выстреливает резвой стрекозой с заднего сиденья и несётся в дом Иконникова, производя приветственный жест рукой дому Шварца — на случай, если заметили. Другими словами, соперничество с бывшим другом, о котором прежде не задумывался и какового никогда не ощущал, медленно обнаруживалось не с самой лучшей стороны, проявляясь не самым приятным образом — вынужденным подсматриванием через глиняный овраг.

Сам Гвидон за прошедшие годы внешне почти не изменился, разве что обрёл некую медлительность и даже степенность, отчего его длиннорукость и сухощавость стали более заметны — вся его неспешная фигура теперь задерживалась в кадре чуть дольше прежнего. В этом же году обоим стукнуло по сорок одному, оба уже не первый год ходили в мастерах. А ещё раньше, в пятьдесят восьмом, Гвидон, на излёте тридцатипятилетия, как молодой ещё скульптор, успел отхватить премию Ленинского комсомола, за бюст маршала Толбухина. После этого о нём заговорили уже всерьёз. Под это дело выплыли из провинциального небытия и боровские «Дети войны», о которых прежде вообще мало кто знал. Оказалось, памятник вполне мог стать резонансным событием. Он и стал — с опозданием на годы, но тут же был оценен, сфотографирован во всех видах и включён в лауреатский каталог. О скульпторе-фронтовике Иконникове написали. Сначала — так, обзорно, что, мол, Иконников овладел стилем, обрёл своё неповторимое лицо, доказал умелость и вкус. Затем — прицельно, с искусствоведческим фундаментом, филигранно выложенным в «известинской» статье самим Тимофеем Горяевым, известным художественным критиком и мастером пера. Тот поначалу прошёлся вообще, по горизонтали, зато ближе к финалу медленно, но с крепким градусом, повёл статью вверх, на устойчивый подъём, закончив словами, что скульптор-фронтовик Гвидон Иконников сделался мастером, причём с большой буквы. Отсюда и «Волга», взятая на лауреатский гонорар. В МОСХе к Гвидону отношение было скорей честно-хорошее, нежели предполагающее оттенок лёгкой зависти, — мастерскую не просил и в очереди на неё не стоял, хотя и мог бы. Да и получил бы наверняка, если б проявил настойчивость. Похожим образом складывалось и у Шварца. Тот тоже не лез на рожон, просьбами не утомлял, запойным не был, а как член выставкома при МОСХе работал исправно и непредвзято. В общем, оба были не суки и не сволочи и оба, каждый в своей секции, числились в порядочных и способных. Правда, в удачливости Иконников, пожалуй, опережал Юлика. Отчасти успокаивало то, что Гвидон, как бы ни сложились их отношения, вряд ли бы позволил себе меряться талантами с результатом в собственную пользу, даже в семейных разговорах с Приской, не говоря уж об общих знакомых и друзьях.