Колокола судьбы

Как только Колодный ушел, Андрей плотнее стянул полы шинели, уселся прямо на тропинку, протиснувшись спиной в расщелину, в метре от обрыва, и закрыл глаза. Он уже понял, что так и не вспомнит, кто именно произнес эту фразу. Но все равно продолжал называть бойцов гарнизона, стараясь возродить в памяти их лица, вспомнить какие-то связанные с ними случаи, припомнить, как именно они погибли. Фраза о тещиной яблоне – всего лишь повод… В последнее время о доте и ребятах своего гарнизона он почему-то вспоминал все реже и реже. Наверное, потому, что слишком многое пришлось пережить уже после выхода из замурованного дота, и даже после побега из «эшелона позора», увозившего их, сотни пленных, в Германию.

Марию Кристич Андрей назвал последней. Словно она все еще стояла в строю на перекличке – а стояла она там всегда крайней справа. Мария!.. Вспомнив о ней несколько дней назад, Андрей вдруг почувствовал, что на смену тоске и нежности, с которой он до сих пор мысленно произносил ее имя, пришло обреченное смирение. Понял это и ужаснулся. А ведь он предчувствовал, что все кончится именно так. Им не суждено быть вместе, не суждено пройти через войну. Впрочем, Мария тоже предчувствовала это. Они оба с самого начала убедили себя, что «не суждено», и давно смирились с этим – вот что он неожиданно открыл для себя, почувствовав, вместо тоски и нежности, прилив удручающего многотерпения: «Значит, так и должно было случиться. Тебе тоже не суждено пройти через эту войну. Наберись мужества осознать это».

Зарево… Оно зарождалось где-то на изломе лесного горизонта, широкое, импульсивное, словно гряда огнедышащих вулканов. Беркут долго и жадно всматривался в его протуберанцы, пока ему не показалось, что это пылает весь окружающий плато лес, все опоясывающее его каменистое ущелье, и даже едва различимые на горизонте отроги далекой гряды.

Под эту чарующую пляску огня он и задремал. Чтобы почти сразу же оказаться перед освещенной огнем амбразурой дота. Того самого, 120‑го, «Беркута».

«К бою! Не подпускать к амбразурам! Пулеметчики, отсекать пехоту! Держать темп огня! Дер-жать темп огня!!»

…Проснулся он от ощущения холода и влажной, пронизывающей сырости. Открыв глаза, увидел, что лежит, прижавшись щекой к шершавому, поросшему мхом камню, и не сразу понял, где он. А поднимаясь, вдруг ощутил, что рука соскользнула, зависла над пустотой, и все тело его тоже подалось вниз по склону.

Зацепившись левой рукой за каменный выс-туп, Андрей уперся левым коленом в едва прощупываемый уступ и, глянув через левое плечо, с ужасом открыл для себя, что лежит на краю ущелья, дно которого скрывается в предрассветной серо-голубой дымке.

«Как я оказался здесь?! – не мог сообразить Беркут, стараясь до предела сковать свои движения, и в то же время медленно поворачивая голову вправо, пытаясь понять, где он. – Какого дьявола меня занесло сюда?! Еще одно движение во сне, одно неосторожное движение!..»

– Капитан, что с тобой, капитан?! – наконец услышал где-то позади себя спасительный голос Мазовецкого, который, после паузы, оценив ситуацию, крикнул: – Лежи, не двигайся!

Только сейчас, увидев чуть выше своего лица сапоги Владислава, он понял, что находится на склоне между Монашьей тропой и краем ущелья. И вдруг как-то сразу вспомнил, как он здесь оказался.

– Спусти конец шинели, – подсказал он растерявшемуся Владиславу, пытавшемуся сойти к нему по скользкому укосу. – Оставайся на месте. Брось шинель или ремень.

Увидев возле себя полу шинели, Андрей захватил ее правой рукой, намотал на кисть, осторожно подтягиваясь левой и подталкиваясь носками сапог, выбрался на тропу и виновато посмотрел на поляка.

– Не удивляйся, поручик, бывает, – почти прошептал он, медленно, все еще с опаской поднимаясь во весь рост. – Оказывается, на войне можно погибнуть и таким вот, совершенно дурацким способом. Я-то об этом не догадывался, иначе не укладывался бы спать на краю бездны.

– Где бы мы ни укладывались на этой земле, все равно просыпаемся над бездной. Если только просыпаемся.

– И все же в лагере об этом происшествии говорить не следует.

– Забыто, капитан. Пришел доложить… Сейчас уже половина пятого утра. Крамарчука все еще нет.

– Черт возьми, я же просил поднять меня в три. Если сержант не вернется, то в три.

– Пытались. Не могли разыскать. Дважды выходили на эту тропу, но не замечали тебя. А кричать не решались. Отсюда слышно за пять километров. Младший лейтенант решил, что ты ушел в село. Один, не предупредив. И все поверили. Кроме меня.

– Спасибо, друг. Собирай группу.

– Группа ушла.

– Как ушла? Кто?

– Кравцов, Копань, Гаёнок и двое новичков. Повел их младшой. Разведчики дорогу знают. Минут через двадцать будут у села.

– Тогда как ты оказался здесь?

– Не поверишь, предчувствие. Все время тянуло сюда. Хотя все видели, что ты уходил в сторону Черного Монаха.

– За предчувствие спасибо. Но все же, почему не пошел с ними?

– Если Смаржевский окажется предателем, я обязан был бы сам пустить ему пулю в лоб, – мрачно объяснил поручик. – А он – поляк, офицер. Давал мне приют.