Колодцы знойных долин

Усмешка тронула потрескавшиеся от жара губы Секер. Не стоило говорить Даулету этих слов, зная, как ненавидит ее Кульпаш. Не могла она простить Секер потери мужа, высмеивала и оскорбляла ее с первого же дня появления в ауле. Редкая встреча в отсутствие Ботакана обходилась без того, чтобы Кульпаш не обзывала ее рабыней прямо в лицо. И единственным человеком, которому удавалось в таких случаях успокаивать Кульпаш, был Даулет — ее первенец. Он, казалось, не придавал особого значения этой вражде. Но для сегодняшней откочевки половины аула, пожалуй, больше всех приложил усилий он.

— Я знаю, — ответила Секер. — Но и ты не видел от меня ничего плохого, Кырсык^[9]!

— Да, это так, — согласился он. — Ты относилась ко мне лучше, чем отец. Воин из меня не получился, и отец забыл о моем существовании. Да и что дали бы мне набеги?..

Он отвернул ворот красного шелкового халата, обшитого узорной тесьмой, вытер ладонью блестящие усы.

— Твоим сыновьям идти дорогой отца, — улыбнулся он, помолчав. — А я буду приходить на помощь, когда понадобятся мои табуны.

— Напрасно ты упрекаешь отца. Скажи лучше, что хочешь власти.

— Я не хочу быть нищим! — возразил Даулет, хмуря брови. — И не тебе, Секер, объяснять, что нищета приводит к рабству. Ты знаешь это сама. — Он всегда сердился, когда не мог доказать людям своего мнения. Он не понимал, почему близким в тягость его богатство. Кому из них плохо от этого?.. — Отец привык разбрасываться добром, а что останется после него? — продолжал он. — Одна слава?.. Ею не прокормишься!.. Род наш обходят богатством другие роды, а отец не хочет этого видеть. Но разве не богатство спасло честь моего деда, когда возвысились кипчаки? Разве не так?..

Секер устало откинулась назад, закрыла глаза. Необыкновенная расчетливость во всем и упорство отличали Даулета от других. Но разбогател он быстро, как-то незаметно. И хотя последнее время он помогал сородичам менее охотно, люди воспринимали это уже как само собою разумеющееся. Умел Даулет в свои тридцать четыре года ладить с людьми: редко с кем ссорился. Если случалась у кого-нибудь из родичей беда, тогда он не жалел богатства, приходил на помощь. А такие поступки надолго запоминаются людьми. Теперь, прикрывшись ссорой двух женщин, решил он жить отдельно и, конечно, тоже поступал верно.

Девушка-служанка зашла в юрту и поставила перед Даулетом серебряный поднос. На нем в деревянных чашках ароматный кумыс и крупно нарезанная холодная баранина.

— Поешь на дорогу, Кырсык, — сказала Секер. — Долго сидеть ты не собираешься…

Даулет вдруг громко рассмеялся.

— Это имя словно прилипло ко мне, — сквозь смех проговорил он, блеснув на Секер узкими щелочками глаз. — Ну и язык у тебя, апа!.. А ведь ты назвала меня так, еще плохо зная по-кипчакски…

Вынув из кармана ножик с узким лезвием, он покрошил мясо, но съел один-два кусочка. Маленькими глотками отпил кумыс и поставил чашку обратно на поднос. Повертел в руках ножик, вложил в кожаный чехол, бросил в широкий карман. Огляделся вокруг, вздохнул, вспомнив что-то свое, провел ладонью по узорам алаши^[10].

— Попей кумыса, — предложила Секер опять. — Теперь ты будешь наведываться в юрту своей младшей матери от случая к случаю.

— Кто-кто, а я не заслужил такого упрека, — грустно улыбнулся Даулет и заговорил снова об откочевке: — Что бы ни говорили люди, а я поступаю верно. Лучше жить отдельно, чем ссориться и жить в одном ауле чужими людьми. — Он помолчал и обернулся к Секер: — Апа, я зашел сказать еще раз, что мое богатство — это богатство и моих братьев.

— Спасибо тебе, Даулет, — Секер в первый раз сегодня назвала его по имени. — Я часто больна, а твои братья молоды и горячи. От Бокена все нет вестей… У вас один отец…

— Я сказал. А теперь позволь мне ехать.

Секер кликнула служанку.

— Позови Арслана и Тургана, — распорядилась она. — Им следует попрощаться с братом.

— Они уехали в степь, — ответила служанка, убирая поднос, — на игры.

— Опять?..

Схватившись за грудь, Секер раскашлялась. Служанка бросила поднос, подбежала и сильными руками ловко и быстро начала растирать ей поверх платья спину. Поправила, взбила подушки. Выражение жалости мелькнуло в глазах Даулета.

— Я привезу Каратая, — сказал он. — Это лучший баксы. Ты согласна?..

Секер кивнула головой. От напряжения крупные капли пота выступили на ее лбу, лицо раскраснелось. С трудом она подавила кашель.

Даулет вышел из юрты и направился к коню. Вновь послышался надрывный кашель Секер. Даулет остановился, оглядел кибитки, людей, столпившихся невдалеке. Судан по-прежнему стоял, поглаживая ладонью сухой узкий лоб гнедого скакуна.

— Значит, решил остаться? — спросил его Даулет.

— Я воин.

— Твоя мать Самига выпросила вчера еще одну овцу.

— Когда вернусь из похода, возьмешь долю из моей добычи! — Глаза юноши потемнели от обиды и гнева, но он выпрямился и не отвел взгляда.

«Подражает отцу», — подумал Даулет, садясь на затанцевавшего скакуна, и ему захотелось вдруг хлестнуть по этим упрямым глазам камчой. Он подобрал поводья, поправил полы халата, стараясь подавить вспышку гнева.