Колодезь

Поначалу Салим просто всячески отмечал ум и сметку молодого приказчика, хвалил за верность и честность. От таких похвал Васька таял не скрываясь и не замечал, что делоправитель приваживает его, словно рыбу к мреже. Потом, в один из приездов, когда Василий сдавал привезённый товар, Салим-хан пригласил Василия во дворцовые покои. Прежде Василий дальше товарного двора не бывал – немудрено, что от этакой чести голова вскружилась.

Полуодетая одалиска по знаку Салим-хана принесла гостю кувшин сладкого вина. Сам хозяин вина не пил, сославшись на запрет пророка. А Василий вовсе одурел от хмеля, близости пышной женской плоти, но всего более – от чести. Сам везир зовёт его Васаят-ага, хотя так полагается обращаться только к белобородым старцам!

Василий опомниться не успел, как продал на корню прежнего хозяина и себя заодно. Пользуясь тем, что печать и голос Фархада Нариман-оглы переданы ему, Васька заключил такие договора, что не только всё добро тарковского узденя, но и сам Фархад-ага должны были пойти в уплату по бесчестному договору. За то Салим-хан обещал Василию покровительство, защиту и должность при своей особе.

– Нужен мне помощник, очень нужен, такой, как ты, чтобы верный был и расторопный...

– Это правильно, – важно кивал Василий. – Я страсть какой шустрый.

– Если я тебе, скажем, управление домашним хозяйством передам, то сам посуди, каково будет со всеми этими башибузуками управляться?

– Управимся!... – На Ваську с непривычки напала икота, но гонору это ему не убавило. – По хозяйству мы можем... – Он бросил масленый взгляд в дальний угол, где, потупив глаза, стояла ожидающая новых приказаний служанка, и добавил: – Они все у меня во где будут!

Везир уважительно посмотрел на костлявый Васькин кулак и, нагнувшись, доверительно зашептал на ухо. Василий слушал, жмурился продувным амбарным котом, спознавшим о сметане, кивал. Лишь однажды вздрогнул испуганно и даже отшатнулся искусителя.

– Надо, Васаят-ага, – проникновенно повторил Салим-хан. – Чужеземцу можно верить, но иноверцу – никак.

– А, ладно! – вскричал Васька бесшабашно, как в прорубь прыгнул. – Была не была – режь в свою веру! – Но тут же из проруби вынырнул и добавил обеспокоенно: – Только сначала от Фархадки избавь.

– Не беспокойся, Васаят, – уверил везир. – С узденем я договорюсь.

Так и вышло. Фархад-ага, прослышав о великих убытках, которые нанёс ему доверенный раб, сбросил природную лень и сам приплыл в Ряш. Плыл, твёрдо зная одно: Ваське живым не бывать. А удастся ли деньги вернуть, то один Аллах ведает. Получилось же всё наоборот – долги Салим-хан простил, то есть не то чтобы простил, но до конца разорять узденя не стал. А вот изменщика Ваську в обиду не дал – оставил, как и обещал, при своей особе.

Жалованья рабу никакого не положено, а на корм Василия поставили вместе со старшими слугами и поселили во дворце, не в палатах, конечно, но и не в каморке, а тоже со старшими слугами. Платья дали всякого: два кафтана – киндячный, на будний день, и парчовый, носить во дни приезда шахского величества. От такого счастья Василий уже и понимать перестал, на каком он свете. Смущало только предстоящее обрезание, ну да это ничего, перетерпим; вон сколько народу вокруг, полная Персия, и все обрезанные. Зато уж потом!... Там уж он развернётся! Себя на волю выкупит, собственным домом заживёт, и не по-отцовски – скаредно, а как на Востоке положено. Ворота золотом вымажет, в саду гранаты посадит и инжир. Слуг заведёт, чтобы всё чёрные арапы. О гареме как-то не мечталось, побаивался с непривычки, а так – девок полный дом наберёт, и всё черкешенок, а не каких-нибудь там конопатых. Весь аврет-базар его будет.

За такими мечтами незаметно подошёл день обрезания. Василий к тому времени уже привык молиться семь раз на дню: пятижды по крику муэдзина и два раза по велению души, привык ежедневно слушать поучения старого муллы и поститься днём, после заката дозволяя разрешение вина и елея. Даже кой-что из Корана наизусть вызубрил. Ну всё хорошо, если бы не это обрезание. И не столько боли страшно, сколько опасно, что Христос с неба всё видит, а если что и проспит, так ему ангелы доложат. Да и место срамотное – иного, что ли, не могли найти?

С утра, после всех положенных молитв, к Василию явился Салим-хан вместе с дворцовым лекарем. Таким же порядком отправились в баню. Баня у турок не то что у православных – место смутительное и дивно украшенное. Как её топят – не вдруг и поймёшь, ни дыма, ни угара нет, а жар есть. В чанах вода горячая, в бассейне – прохладная. Потолки в банях высокие, полы выложены мрамором, а прислуживают моющимся звероподобные банщики костоправы и молодые бабы-гяурки, на которых вместо одежды одно наименование. Василий, такие дела увидавши, душой размяк и про себя решил, что в баню будет ходить всякий день. Но покамест знал: не для того пришли – лекарь со своим инструментом за спиной стоит.

Василию поднесли гашиша, замешанного наподобие халвы, и, проглотив сладкую лепёшку, уснул приказчицкий сын, чтобы пробудиться к другой жизни.