Колодезь

Однако недаром говорится: «Чем чёрт не шутит, пока бог спит», – вышла у Семёна встреча, да такая, что до гроба не позабыть. Спешащий к городу Семён издали заметил, как по дороге, ведущей к летним садам падишаха, ленивой трусцой едет всадник. Шестеро пеших аскеров с палками и обнажёнными саблями бежали по сторонам, оберегая жизнь едущего. Семён вгляделся в надменное лицо и ахнул: Васька Герасимов, приказчицкий сын и приятель по первой неволе, ехал в окружении грозной стражи. Васькино лицо округлилось, раздобрело, но по-прежнему оставалось безбородым и глуповатым, лишь глаза утонули в жирных складках и смотрели по-новому, с осознанием собственной значимости. И одет был Васька не по-рабски и даже не по-приказчицки, а так, что хану впору: шёлковый, подбитый ватой халат, дорогой, но по летнему времени невыносимый, широкий миткалевый пояс, на белобрысой голове хитро навёрнутый тюрбан, на ногах сапожки, и не юфтяные, а сафьяновые, в каких на лошади ездить – только добро переводить.

Всё это Семён припомнил потом, а в первый миг так обрадовался, что, не подумав, заорал:

– Василий, здорово! Вот встреча-то, а?!

Ничто в Васильевой лице не дрогнуло, лишь взгляд блудливо метнулся, колюче зацепив Семёна, отметив всё разом: драный халатишко, истоптанные сапоги и, главное, – медный ошейник. Как бы не узнавая старого знакомца, Васька процедил что-то по-персидски сквозь сжатые зубы. Персидского языка Семён в ту пору ещё не разбирал толком, но сказанное и без толмача понял – успел отшатнуться, когда аскер замахнулся палкой, чтобы согнать с начальственного пути грязного оборванца.

Васька проехал мимо, не покосив глазом.

– Эх, Василий Яныч, кровь твоя приказчицкая! – пробормотал вслед Семён.

Некоторое время он стоял на дороге неподвижно, потом вдруг махнул в сердцах рукой, как бы шапку оземь грянул и побежал следом за Василием и его аскерами. Догнать не сумел – поезд скрылся в шах-ин-ша-ховых садах, куда Семёну пути не было. Турецкий бостан – это по сути просто огород, там столовый овощ садят, яблоки и виноград, а у Шаха сады для прохлажения во время летних жаров, стороннему человеку туда вход заказан. Сады эти не столько для пользы, сколь для красы. Там персик растёт, абрикос, гранат; цветёт сладкий каштан и грецкий орех. Там же и вовсе никчемушное дерево – магнолия, платан с ободранной корой, веретённый тополь и кипарис. В середине сада выстроен дворец, и тоже не по-людски. На Руси люди в деревянных избах живут, а царю строят каменные палаты, да не простые – в два разряда. А на востоке всё на голову поставлено – последний бедняк ютится в слепленной из каменья сакле, а царю рубят деревянную избу и расписывают поверху вапой и золотом. Сперва такое видеть дико, но потом вдумаешься – так и должно быть. Камней в горах – труба нетолчёная, а леса стройного нет, дорогонек на востоке лес, вот для царя и устраивают деревянный дом.

В этот-то государев дом и канул Васька – приказчицкий сын.

Семён остановился перед узорным забором, глядя в просвет между деревьями. Нет, ничего не видать. И кругом – как повымерло, словно и охраны нет. На самом-то деле и стража есть, и всякий работный люд, только прячется, чтобы без дела глаз не мозолить. Падишах любит отдыхать привольно.

Между деревьями показалась одинокая фигура Старик в киндячном халате и убогой чалме, накрученной на лысой макушке словно кукиш. В руках мотыга – видать, садовник. Не обращая на Семёна внимания, старик шёл бережком арыка, время от времени пробивая воде путь к древесным корням.

– Уважаемый! – позвал Семён по-арабски. – Кто этот человек, что въехал сейчас во дворец?

Старик остановился, утёрся рукавом и ответил:

– Мин бэсмен.

«Не понимает», – догадался Семён.

Садовник тем временем присел на край дувала, вытащил пенковую трубочку, плотно набил тютюном и раскурил. Такие дела Семёна уже давно не удивляли. На святой Руси табашников немного, да и тех драть велено за служение Белиалу, а чем ближе к туретчине, тем больше этой пакости. В Малороссии казаки за честь считают пить табак, а в самой Турции и стар и млад смолят трубку, глотают вонючий дым, не иначе – заранее принюхиваются, каково будет дышаться в аду.

– Ох-хо-хо!... – вздохнул садовник, выпустив клуб вонючего дыма. – Грехи наши тяжкие!

Семён бросил озадаченный взгляд сквозь узорчатую решётку, спросил по-русски:

– Откуда будешь, старче?

– А из тех же ворот, что и весь народ, – ничуть не удивившись, ответствовал старик.

– Ты, никак, русский? – пытал Семён.

– Был русский, да весь вышел, – садовник окутался дымным облаком и в свою очередь поинтересовался: – Сам-то откудова явился?

– С караваном пришёл из Гурмыза.

– Вот оно как... По всему свету наш брат гуляет. Я так думаю, что, если бы не русские полоняне, от бусурман одно поименование бы осталось. Только нами и держатся...

– Я о чём спросить хотел, – осторожно перебил Семён. – Тут в ворота всадник проехал с охраной – кто таков?