Колодезь

Стараясь держаться кустов, Семён прокрался к мечети, отворил украшенную арабесками дверь, проскользнул внутрь. Мечеть, как обычно, была не заперта, хоть и пуста, лишь в притворе теплились толстые сальные свечи. Лампад и восковых свечей персы не ставят, говоря, что Аллах заповедал в жертву на всесожжение животных приносить, а не мух.

Семён снял обувь, поставил в угол, прикрыв краем ковра, чтобы стоптанные сапоги не бросались в глаза всякому вошедшему. Взмолившись всевышнему, чтобы муллы не оказалось на месте, Семён прошёл в мечеть, забился в дальний угол и затих, накрыв голову полой халата.

И всевышний – Аллах или Яхве, то лишь ему ведомо, – услыхал мольбу: мечеть оказалась безлюдна, а потом вновь скрипнула тяжёлая дверь, и Семён увидал шахского везира Васаят-пашу. Только везир ли это был или прежний раб – никто не смог бы решить. В молитвенном одиночестве проступила наружу новая душа, невместная ни везиру, ни рабу, ни приказчицкому сыну. Был Василий в том же богатом наряде, но выражение лица неузнаваемо исказилось. За какие-то минуты лицо обрюзгло, обвисло усталыми складками. Уже не важность царила на нём, а такая кисло-горькая помесь желчи и уксуса, что всякий понимающий в людских душах отшатнулся бы, заглянув в Васькины глаза. Сделав три шага, Васаят опустился на ковры и замер неподвижно, не произнося вслух ни единого слова, хотя умная молитва Кораном не одобряется. Кому молился везир, о чём просил?

Семён кашлянул осторожно, хотел позвать богомольца но имени, но и одного кашля достало, чтобы Василий, дико вскрикнув, вскочил на ноги и с воплем ринулся сквозь распахнувшиеся от удара двери.

– Да я ж ничего!... – успел крикнуть вдогонку Семён.

Дверь грохнула о косяк, и Семён остался в мечети один. Постоял немного в растерянности, горько усмехнулся и вновь опустился на ковры в молитвенной позе. Только больше не прятался, а, напротив, устроился поближе к михрабу. В мечети эта ниша вроде как алтарь в настоящей церкви – самое святое место. Теперь вся надежда на Аллаха. Выйти из лсечети – верная смерть, на вопли везира, должно, целый тумен стражников сбежался. Только высунься за ограду – мигом продырявят. А тут всё-таки молитвенный дом, и, значит, сначала тебя выслушают и лишь потом будут судьбу решать, если, конечно, захочет Аллах.

За оградой послышался шум, тяжёлая дверь распахнулась, в проёме объявились теснящиеся аскеры, позади которых виднелся тюрбан Васаят-паши. Васька пронзительно закричал, указывая пальцем на коленопреклонённого Семёна. Стража замерла в нерешительности... статочное ли дело – брать силой человека из мечети. Обычай беста среди правоверных соблюдается свято, преступить его – великий грех, а мулла грехи отпускать не умеет, за всё придётся держать ответ перед самим Аллахом. Господь пророка не любит посредников.

Мимо топчущихся на месте воинов протиснулся мулла в богатом халате и зелёной чалме, указывающей на совершённый некогда хадж.

– Кто ты? – требовательно спросил мулла.

– Я христианский невольник, – ответил Семён по-арабски, – а сюда пришёл, чтобы увидеть вашего господина и спросить о некоторых вещах, иншалла.

– Христианин не должен находиться в мечети, – приказал мулла, – а бостан-паша не обязан отчётом невольнику. Покинь эти стены.

– Я прибег к защите и покровительству Аллаха, – упорствовал Семён. – Если паша не желает говорить со мной, пусть он позволит мне свободно выйти и отправиться к своему господину.

– Он лжёт! – закричал Васаят, тоже переходя на язык арабов. – Это беглый раб и убийца. Вяжите его!

Стражи стояли, переводя испуганные взгляды с муллы на господина.

– Аллах акбар... – пробормотал священнослужитель и поспешно вышел, не глядя ни на кого.

– Вы слышали приказ? – с угрозой в голосе повторил везир.

Аскеры неуверенно шагнули вперёд.

– Василий Яныч, – с укоризной произнёс Семён, – неужто трудно на спрос ответить?

– Взя-ать!... – не по-мужски тонко взвизгнул Васаят, и полдюжины аскеров разом кинулись на безоружного раба, мигом скрутили его, заломив руки и уперев промеж лопаток копейные древки.

Через три минуты Семён, так и не удостоившийся от паши ни одного слова, был сброшен в яму, где отныне ему предстояло ждать решения своей участи.

Самое дикое, что в эти минуты оставалось уповать только на помощь Мусы. Вряд ли купчина захочет вот так просто распрощаться с деньгами, которые он не так давно выложил, покупая Семёна на гурмызском рынке. Значит, постарается выручить. Что Семён принадлежит купцу, пленившие его люди знали – арабская вязь, выбитая чеканщиком на ошейнике, сообщала об этом всем, умеющим разбирать мусульманскую грамоту.

Так и вышло. Васаят-паша слишком хорошо помнил о судьбе Салим-хана и догадывался, что его Аллах тоже без завистников не оставил, и жалоба столичного купца всегда найдёт благодарное ухо. Но главное, поговоривши с Мусой, бостан-паша мигом смекнул, что лютее самой разлютой казни будет для мерзавца Сёмки возвращение в твёрдые хозяйские руки.