Колодец странствий

Он пошел на звук. Хитрая жаба забралась на шкаф с книгами. Малкольм полез по стремянке вверх. Жаба смотрела на него с легким презрением. Когда он до нее добрался, она сильно раздула щеки и шумно выпустила воздух, показав язык. Малкольм попытался ее схватить. Жаба квакнув, высоко подпрыгнула и прилипла лапками к окну. Комната вновь наполнилась громким кваканьем. Малкольм забрался на шкаф и попытался дотянуться до вредного будильника. Жаба вразвалочку поднялась выше и продолжила заливаться противной песней. Мальчик вспомнил, что на нем костюм и ловко вскарабкался по стене. Назойливый нарушитель тишины прыгнул к потолку.

Этого Малкольм не ожидал.

Жаба раскинула лапки и тонкие перепонки между ними раздулись как парашюты. Звонкий будильник, заливаясь пуще прежнего, планировал к противоположной стене. Малкольм не стал дожидаться, пока жаба доберется до места. Он оттолкнулся от стены и прыгнул. Будильник жалобно квакнул, сдавленный его руками, и на мгновение затих. Мальчик упал на пол. Костюм погасил удар.

Малкольм лежал на полу и держал вредную жабу обоими руками. Её мордашка выражала абсолютную обиду. Она надула щеки и залилась громким кваканьем. Малкольм брезгливо сплюнул и чмокнул жабу в губы, которая с улыбкой, услужливо их выпятила. Его передернуло, и он еще раз сплюнул. Будильник замер в его руках и больше не шевелился. Малкольм поставил жабу на стол.

В комнату пришла тишина.

Он так и не лег до утра, давая каждый час Дугласу лекарство. К утру тот смог встать и прогуляться, а на следующий день выздоровел окончательно.

* * *

Время шло. Малкольм продолжал учиться. Изредка в столовой он сталкивался с Аэрдолом. Они, как и раньше обменивались приветствиями. Малкольма тяготило такое положение вещей. Он долго набирался смелости, чтобы подойти к Аэрдолу и спросить его, что он надумал. Наконец, одним пасмурным днем мальчик решился на разговор.

Форестианец в одиночестве гремел посудой на кухне, в которую никому не разрешалось заходить кроме помощников Аэрдола.

Малкольм решительно вошел в кухню. Аэрдол стоял к нему спиной.

— Аэрдол, — позвал Малкольм.

— Проходи Стоун, проходи, я думал, когда ты зайдешь.

Аэрдол не поворачивался. Он продолжал орудовать огромным поварским ножом, нарезая грибы. Волшебные ароматы кухни заставили Малкольма забыть, что он хотел сказать. Весь его бойцовский запал растворился в магии запахов.

— А что вы делаете?

— Готовлю себе поесть. Повара тоже едят, — ответил Аэрдол. — Временами они спят, ну и дурачатся под настроение. Но сейчас я готовлю себе обед.

Малкольм молча наблюдал, как ловко летает остро отточенный нож.

— У меня есть такая привилегия. Могу себя побаловать и кушать то, что хочется, а не то, что повар приготовил, — засмеялся Аэрдол.

Он закончил нарезать грибы, упаковал их в целлофановый пакет и убрал в морозильник.

— Говори, чего хотел, — сказал он, поворачиваясь к Малкольму.

— Я, — Малкольм замялся. — Можно я посмотрю, как вы готовите.

— Ну, я еще не готовлю, а только подготавливаю все к вечерней трапезе. Но, ты садись, не стесняйся.

Малкольм сел на высокий табурет у края стола и стал смотреть. Когда-то вместе с семьей, он любил смотреть кулинарные шоу по телевизору. В них маститые повара творили чудеса с обычными продуктами. Они ловко орудовали кухонными ножами и прочими хитрыми приспособлениями. Создавали шедевры, от одного вида которых текли слюнки.

Впервые в жизни Малкольм наблюдал за работой мастера вживую. Он ловил тончайшие оттенки ароматов. Он видел, как мелькает нож, и видел руки мастера. Руки способные отнимать, способные убивать, они давали, они творили, они кормили. Малкольм смотрел, как Аэрдол нарезает репчатый лук, и вот он уже упаковывает его в целлофан и отправляет в морозильник.

Так прошло минут десять. Аэрдол закончил приготовления.

— Ты голоден?

— Нет, — ответил Малкольм.

Он не сводил глаз с ножа, что держал в руках повар.

— Ну, а я голоден. Яичницу любишь? — Форестианец воткнул нож в доску. — С золотистым, поджаренным луком?

— Наверно.

— Странный ты, Стоун. Как можно не знать того, что любишь. И как можно бояться просить того, чего хочешь.

Малкольм молчал.

— Ну, ладно. Надумаешь, скажешь веское слово. А я есть хочу.

Малкольм наблюдал, как Аэрдол готовит для себя, и думал над его словами. Форестианец делал яичницу.

Аэрдол взял две средних луковицы. Одним движением он снял с них кожуру. Острым, как бритва малым ножом, стал нарезать лук кружочками. Он поднял глаза на мальчика, продолжая нарезать лук.

— Почему кружочками? — спросил Малкольм.

— Так ароматнее, — ответил Аэрдол. — Вкус нежнее получается.

Сковородка стояла на огне. Одной рукой форестианец полил ее фуандовым маслом.

— От местного масла у меня изжога, — улыбнулся он.

Мальчик не раз видел, как улыбается Аэрдол, и его каждый раз передергивало. Два ряда мелких, плотно сомкнутых, как частокол, ровных и острых зубов, наводили ужас на младших подмастерьев.

Малкольм икнул.