Коллекция трупов

Мужчина, лежавший на кушетке, был Лестер Биллингс из Уотербери, Коннектикут. Согласно записи в формуляре, сделанной сестрой Викерс: двадцать восемь лет, служащий индустриальной фирмы в Нью-Йорке, разведен, отец троих детей. Все дети умерли.

"Я не могу обратиться к священнику, потому что неверующий. Не могу к адвокату, потому что за такое дело он не возьмется. Я убил своих детей. Одного за другим. Первого, второго, третьего".

Доктор Харпер включил магнитофон.

Биллингс лежал прямой как палка — каждый мускул напряжен, руки сложены на груди, как у покойника, ноги свешиваются с кушетки. Портрет человека, приготовившегося пережить унижение. Он уставился в белый потолок так, словно на нем было что-то изображено.

"Хотите ли вы этим сказать, что вы самолично их убили, или…"

"Нет", — нетерпеливо отмахнулся он. "Но все они на моей совести. Денни в шестьдесят восьмом. Шерли в семьдесят первом. Энди совсем недавно. Я хочу рассказать вам, как все было".

Харпер промолчал. Он думал о том, что Биллингс выглядит изможденным и старше своих лет. Волосы поредели, цвет лица нездоровый. Под глазами мешки от пристрастия к спиртному.

"Они были убиты, но никто этого не понимает. Если бы понимали, мне стало бы легче".

"Почему?"

"Потому что…"

Биллингс осекся и, приподнявшись на локтях, уставился в одну точку.

"Что там?" — резко спросил он. Глаза сузились до щелок.

"Где?"

"За дверью?"

"Чулан", — ответил Харпер. "Я вешаю там плащ и ставлю калоши".

"Откройте. Я хочу посмотреть".

Доктор, не говоря ни слова, подошел к чулану и открыл дверь. На вешалке висел рыжеватый дождевик, внизу стояла пара резиновых сапог, из одного торчал номер "Нью-Йорк Таймс". Больше ничего.

"Все в порядке?" — спросил Харпер.

"Да". — Биллингс снова вытянулся на кушетке.

"Вы сказали, — напомнил доктор, садясь на стул, — что если бы факт убийства был доказан, вам стало бы легче. Почему?"

"Я бы получил пожизненное, а в тюрьме все камеры просматриваются. Все", — он улыбнулся неизвестно чему.

"Как были убиты ваши дети?"

"Только не вздумайте тянуть из меня подробности!" — Биллингс повернулся на другой бок и с неприязнью уставился на Харпера. "Я сам скажу. Я не из тех, кто привык тут у вас изображать из себя Наполеона или объяснять, что он пристрастился к героину из-за того, что в детстве его не любила мамочка. Вы мне не поверите, я знаю, но это неважно. Мне все равно. Для меня главное — рассказать".

"Я вас слушаю", — доктор Харпер достал из кармана трубку.

"Мы с Ритой поженились в шестьдесят пятом, мне стукнул двадцать один, ей восемнадцать. Она уже ждала ребенка. Это был Денни". — На лице Биллингса появилась вымученная улыбка, которая тут же погасла. "Мне пришлось бросить колледж и зарабатывать на жизнь, но я не жалел ни о чем. Я любил жену и сына. Мы были счастливой семьей".

Вскоре после рождения нашего первенца Рита снова забеременела, и в декабре шестьдесят шестого на свет появилась Шерли. Энди родился летом шестьдесят девятого, к тому времени Денни уже не было в живых. Энди был зачат случайно. Это не мои слова. Рита мне потом объяснила, что противозачаточные средства иногда дают сбой. Случайно? Сомневаюсь. Дети связывают мужчину по рукам и ногам, а женщине только этого и надо, особенно когда мужчина умней ее. Вы со мной согласны?

Харпер неопределенно крякнул.

"Не суть важно. Я его сразу полюбил", — он произнес это с какой-то мстительной интонацией, словно ребенка он полюбил назло жене.

"И кто же убил детей?" — спросил доктор.

"Бука", — тотчас ответил Лестер Биллингс. "Всех троих убил Бука. Вышел из чулана и убил". — Он криво усмехнулся. "Считаете меня сумасшедшим? По лицу вижу. А мне как-то все равно. Расскажу эту историю, и больше вы меня не увидите".

"Я вас слушаю", — повторил Харпер.

"Это началось, когда Денни было около двух, а Шерли только родилась. Ее кровать стояла рядом с нашей, Денни же спал в другой спальне. С какого-то момента он начал постоянно плакать, стоило Рите уложить его на ночь. Я сразу решил, что это он из-за бутылочки с молоком, которую ему перестали давать в постель. Рита считала, что не стоит идти на принцип, пусть, дескать, пьет себе в удовольствие, скоро сам отвыкнет. Вот так в детях воспитывают дурные наклонности. Напозволяют им черт-те чего, испортят, а после за сердце хватаются, когда он в пятнадцать лет подружку обрюхатит или сядет на иглу. Или еще хуже — сделается "голубым". Представляете? Просыпаетесь в один прекрасный день, а ваш сын — "голубой".

Короче, я стал его сам укладывать. Плачет — я ему шлепок. Рита мне: "Знаешь, он все-время повторяет: свет, свет". Не знаю, разве можно разобрать, чего они там лепечут. Конечно, матери — оно виднее…

Рита предложила оставлять включенным ночник. У нас был такой, знаете, с Микки Маусом на абажуре. Я запретил. Если не преодолеет страх перед темнотой в два года, всю жизнь будет бояться.

Да… В общем он умер в первое лето после рождения Шерли. Я уложил его, помнится, в кровать, и он с ходу начал плакать. В тот раз я даже разобрал, что он там лепечет сквозь слезы. Он показывал пальчиком на чулан и приговаривал: "Бука, папа… Бука…"