Колхоз. Назад в СССР 4

— Ну, ты, Светка, конечно, даёшь… — Высказался Матвей Егорыч, когда мы вышли на улицу. — Рисковая ты баба. Это не иначе, Ефим от твоей красоты девичьей умом раскис. Сотвори подобное кто-то другой, даже не знаю…

Тут я, кстати, с дедом Мотей был согласен. Мне тоже показалось, будто Ефим Петрович к госпоже Милославской не равнодушен. Было что-то такое в его взгляде, когда он смотрел на маман. В голосе тоже. Просто, как и все местные, участковый знал, женщина она замужняя. Да ещё вон, как высоко летает. Поэтому ничего лишнего себе не позволял, однако, его особое отношение все равно было заметно.

В итоге, маменька весь вечер была молчалива и грустна. Ясный пень, загрустишь тут. Превратила местную власть в клоуна. Ему теперь, бедолаге, даже если очень захочет исправить ситуацию, выход один — стричься налысо.

Несомненно, положительным моментом стало то, что на фоне грусти Милославской день закончился тихо и спокойно. Мы поужинали, сходили на пруд, а потом улеглись спать. Я слова Нины Григорьевны, естественно, помнил. Но решил, для разговора с дядькой нужна соответствующая атмосфера или подходящая ситуация. Если с бухты-барахты начну задавать очередные вопросы, он опять меня пошлет.

Как оказалось, и покой, и сон были ненадолго.

— Эй, вставайте оболтусы. Пора.

Я открыл один глаз, пытаясь сообразить, что вообще происходит и почему мне снится дед Мотя. А голос был однозначно его.

Матвей Егорыч стоял рядом с нами, мной и братцем, и выглядел он очень натурально. Будто и не сон это вовсе. Ещё, главное, на одном плече — ружье, на втором — рюкзак. Как-то все слишком правдоподобно. Нет. Точно снится.

Я благополучно закрыл глаз обратно и повернулся на бок. Не успел задремать, как меня самым беспардонным образом потянули за ногу. Видимо, Переростка с его «упакованной» в гипс ногой, тянуть было неудобно.

— Вставайте говорю. Проспите всю охоту.

Услышав пугающее слово «охота», я резко принял сидячее положении и уставился на Матвея Егорыча, теперь уже в оба глаза. Потом немного подумал и ущипнул себя за руку. Сон не прекратился. Дед Мотя стоял там же, на месте, с очень довольным выражением лица. Надежда на то, что он растает в воздухе, как нормальное, приличное видение, исчезла окончательно. Я посмотрел на часы. Пять утра. Пять утра?!

— Вы, блин, с ума сошли? Время видели?

— Видел, конечно. Специально со вчерась завел будильник. Петух у нас с придурью. Может солнце молча встретить, а потом к обеду надрываться. А знаешь, Жорик, почему пора? Потому что подкараулить кабана можно в местах его кормежки или на тропах между дневкой и кормежкой. Лучшее время для охоты — раннее утро или ночь. А сейчас у нас что? Правильно. Раннее утро. Ночью я уже замумукался бродить. Вас то на кладбище тянет, то ещё, что похуже…

Я даже не стал комментировать это его «вас». Уже понял, если что-то где-то пошло не так, а причастен к этому Матвей Егорыч, он быстро переходит от использования местоимений в первом лице к местоимениям в третьем. Типа, вообще его там не было и он ни при чем. А даже если и был, то это не самостоятельный выбор. Его прину́дили.

— Так вот… — Продолжал тем временем дед Мотя, попутно пробираясь к Андрюхе, который сладко сопел и не знал пока о грядущей беде. — В это время секач покидает свое лежбище и отправляется на поиски пропитания. Если мы сейчас найдем лежак кабана, то считай, нам очень повезло…

Меня, если честно, напрягло слово «секач». Возникло чёткое ощущение, что так называться ничто хорошее не может. Ещё больше напрягла перспектива разыскивать какой-то непонятный лежак кабана. Теоретически, я догадывался, это место его, так сказать, жития, но вот мне бы, например, точно не понравилось, если бы мой «лежак» разыскали трое психов с ружьем. Думаю, кабану это тоже вряд ли придется по душе.

— Что такое? — Андрюха в ответ на тычки Матвея Егорыча, который пихал братца носком сапога в бок, потянулся и сонно захлопал глазами.

— Ничего хорошего. Вставай, спящая красавица. Все на свете проспишь. Мы вон с Жориком уже готовы к охоте, а ты все никак.

Радовала вера Матвея Егорыча в меня и мои возможности. Потому что я, например, точно знал, что не готов.

— Ешкин кот… Вы всё-таки не передумали…

Переросток принял сидячее положение и с тоской посмотрел на ружье за плечо Матвея Егорыча.

— Андрей! Ты вот комсомолец, а говоришь какую-то чехню. Передумали… Ну-ка, бегом, подняли свои задницы, умылись и в телегу.

— Мы чего, на лошади?! — Андрюха проснулся окончательно. — Матвей Егорыч, куда на кабана с лошадью?!

— Ты давай, ерунды не плети. Доедем, я свою красавицу в стороне оставлю. Ясное дело, в лес пойдем без нее. Что ж я, по-твоему, совсем дурак?

Переросток подозрительно засопел и на этот вопрос не ответил. Скорее всего, именно так он сейчас и думал.

В одном Андрюха был прав, когда высказывался об идее деда, по дороге на погост. Если Матвей Егорыч что-то задумал, значит, остановить его не сможет никто. Вот я раньше, когда подписывал некоторые договора, думал, что значит «непреодолимые обстоятельства». Теперь понял. Это — Матвей Егорыч.