Колдунья-индиго

— Тебе нечего терять, кроме твоих цепей! — честно предупреждали они прадеда, призывая его идти в бой за отъем частной собственности у ее эффективных российских, бельгийских, французских и так далее (и каждой твари там было значительно больше, чем по паре) собственников.

И красный прадед внял их призыву, пошел штыком и прикладом загонять частную собственность в общественные закрома, но, не в пример нынешним политикам, не приемля двойной морали, он и собственную собственность, то есть цепи, тоже честно сдал в общую ничейную копилку. Так что оба пановских прадеда — и по отцу, и по матери — были не только аристократами, но и идеалистами и даже альтруистами, а потому воевали друг с другом особенно ожесточенно. Они стреляли из винтовок и пулеметов, палили из пушек и пырялись штыками до тех пор, пока красный прадед не спихнул будущего родственника в Черное море, и тот вместе с прабабушкой отбыл в эмиграцию, потеряв в суматохе бегства малолетнего тогда дедушку, которого приютила дальняя родственница Пановых — троюродная пратетушка, седьмая вода на киселе.

Спустя какое-то время, а точнее, когда Франция признала наконец Советскую Россию и установила с ней дипломатические отношения, к этой доброй женщине, заменившей маленькому еще пановскому дедушке и мать, и отца, растворившихся в неведомой эмиграционной мгле, пришел какой-то очень пожилой месье аристократического вида. Месье представился ей французским родственником и назвал свою фамилию, какую именно, пратетушка не запомнила. Она точно не была «Панов», но звучала похоже, хотя и на франко-итальянский лад. Представительный иностранец объяснил, что их общий знатный предок, возможно, даже князь, по фамилии Панов в незапамятные еще времена по стечению непреодолимых трагических обстоятельств вынужден был покинуть пределы России и обосновался в южной Франции, вблизи от границы с Италией. Офранцузившись и обитальянившись, наш беглый соотечественник принял активное участие во франко-испанской войне, а также во всех прочих войнах, которые то и дело затевали окрестные монархи по большей части на предмет того, чтобы жителям тамошних благодатных мест жизнь не казалась медом. Он отличился во многих сражениях и был принят в лоно французской аристократии под именем виконта Лапани-Депини. Приблизительно так, с поправкой на пратетушкин склероз, звучал его титул, по словам французского родственника. Но французский виконт чтил свои русские корни и завещал своим детям любить Россию и изучать великий и могучий русский язык. Из поколения в поколение завет пращура его потомками свято выполнялся. Россию они любили, но вот со знанием русского языка с каждой новой сменой поколения дела обстояли все хуже и хуже. Действительно, французский гость говорил по-русски примерно так, как в будущем заговорит российский школьник с заветной и единственной целью сдать ЕГЭ, на «отлично» изучавший одиннадцать лет родную литературу и прочие гуманитарные предметы. То есть гость экал, мэкал и не мог толком связать даже двух слов. К тому же пратетушка была глуховата, да вдобавок она еще не столько слушала косноязычного (по уважительной причине) аристократического французского родственника, сколько мелко дрожала всеми конечностями и прислушивалась, не пришли ли уже агенты ГПУ-НКВД, чтобы арестовать ее как резидентку французской спецслужбы «Сюртэ Женераль». Единственное, что она расслышала и запомнила: у престарелого аристократа был сын по имени, кажется, Глобус, последний и единственный продолжатель знатного рода виконтов Лапани-Депини. Глобус, не посрамив своих доблестных рыцарственных предков, добровольцем пошел на фронт Первой мировой войны, где и пал смертью храбрых, не успев жениться и, соответственно, оставить потомков. Престарелый месье был в отчаянии: они с женой по возрасту уже не могли надеяться на рождение другого ребенка, и знатнейший род мог прерваться.