Колдунья

Итак. Падал снег, половинка луны мелькала среди туч, когда Макдоналды из Гленко проводили уходящий старый год. Они пили и целовали друг друга. В Карнохе, Инверригэне, Ахнаконе и Ахтриэхтане они уснули подле своих мужей и жен, их дети тоже видели сны, и все думали, что они в безопасности. Что их предводитель поставил подпись на бумаге и все будет хорошо. 1692 год теперь памятный для нас. Для Хайленда. Для всех, кто шепчет: «Якобит».

Я? Корраг?

Англичанка? Ведьма? Фейри с черными волосами? Гадалка? Девчонка-травница, что живет в Койре-Габайле?

В канун Нового года я сидела на скале, недалеко от хижины. Полночь я встретила вдвоем с оленем. Я надеялась увидеть его, и он появился. Его приход успокоил меня. Словно он тоже ждал, когда принесут клятву, только после этого спустился ко мне. Я улыбнулась ему как другу.

А может, его сердце тоже устало. Может, он замерз или ему надоело быть диким. Я вытащила последнее яблоко. Я держала его, подзывая оленя:

— Иди сюда.

И когда умирал старый год и наступал новый, он подошел ко мне ближе, чем когда бы то ни было. Снег сверкал, скрипел под копытами. Я едва дышала, а его дыхание вырывалось клубами пара, и он очень медленно вытянул шею, закинул назад рога. Его рот оказался совсем рядом со мной, а влажные ноздри, похожие на две цепкие руки, нюхали фрукт. Его тело подалось вперед еще немного. Он нюхал и нюхал, и я заметила, что его рот зашевелился.

И это свершилось. Мы оба осознавали тот краткий миг, когда он полностью доверился мне. На мгновение он стал домашним. На секунду он был моим, потому что он открыл теплый рот, и потянулся, и выдохнул пар и уже не мог сопротивляться. Не мог убежать. Он был беззащитным, уставшим, и он тянулся за яблоком, которое я хранила для него все это время.

Я вдруг ощутила вес его зубов, когда он коснулся кожицы. Яблоко с треском разломилось, и он на секунду запнулся, схватил свою половинку. В этой запинке, в том, как олень ринулся прочь, вновь сквозила его дикость, и он взбирался на скалы, вверх по склонам Бен-Фады, а его сердце кричало: «Беги! Беги!» Я держала другую половинку. На ней осталась его слюна, и я решила съесть это. Потому что тоже была голодна. Зимой яблоко нельзя сохранить.

Он ускакал. Дикий, с пылающим сердцем.

Я видела его убегающим на вершинах и думала, что это был хороший Хогманай. Я и олень. Звезды. Глубокий снег. Мир, наполненный любовью и красотой.

1692 год. Он навсегда отмечен.

Я знала, что будет так.

Мне кажется, вы знаете, что произошло. Вы знаете.

Глава клана Макдоналдов из Гленко опоздал на шесть дней. Шесть. Он приехал не туда. Полковник Хилл из Инверлохи сказал: «Но я не могу помочь вам! Бумаги сейчас в другом месте, гораздо южнее. Бедные вы, бедные. Горе вам». Или так я себе представляю, когда думаю об этом.

Маклейн подписал клятву в конце концов. Здесь, в Инверэри, у человека по имени Ардкинглас. Но да, он опоздал на шесть дней.

Он вернулся с красными щеками и хорошими новостями. Позвал меня, чтобы я занялась его обморожениями, и, когда я скрючилась у его ног со щавелем и теплой тканью, сказал:

— Я приехал позднее, да, но подписал бумагу! Дело сделано, так что тащите виски, я немного подмерз по дороге.

Он уселся у камина и рассказал свою историю. О полковнике Хилле. О паромщике из Коннела, который спросил:

— Вы Маклейн?

И как трясся, пока греб.

О замке Баркалдин, утопающем в темноте.

— Путешествие было трудным. Мы повстречали разных мерзавцев. В доме есть мясо, женщина? Но…

Он глотнул виски и вздохнул:

— Я дал клятву. Я сумел дойти. Теперь дело сделано — и гнев короля не падет на нас…

Что такое шесть дней? Это так мало.

И не важно, что он написал свое имя, — потому что имя можно и вычеркнуть. Шесть дней сделали его ничем. Из-за тех шести дней всякий, кто ненавидел Гленко, мог торжествующе ухмыльнуться:

— Опоздали? На шесть дней? Тогда их следует наказать…

— Мятежники. Предатели.

— Шайка висельников…

Столько в мире ненависти! Столько горя!

Моя мать всегда говорила: «Дьявола нет. Только дьявольские поступки людей». И она жила в царстве ветра, высот и трав, потому что эти места, в отличие от людей, не могли причинить ей боль.

«Не люби». Ведь ненависть всегда недалеко от любви.

Так и без тьмы нет света.