Колдунья

Моя дорогая, она говорит, что есть моменты, которые меняют нас. Я убедился в этом. Я менялся, когда приехал в Инверэри и рыжеволосый хозяин гостиницы рассказал мне про «ведьму». Я менялся, когда сидел у нее в камере на табурете и боялся вшей. Я менялся, когда пришел в кузницу. Я меняюсь с каждой страницей Библии, ведь Господь дает нам свои уроки каждый день. Да.

Или «ага». Они здесь говорят «ага».

Я спускался из своей комнаты вниз. Там трактир, а я непьющий человек. Еще я изменился в день, когда увидел тебя, любовь моя. Ты нагнулась, чтобы поднять улитку с дорожки, и при этом опустила зонтик от солнца, и я увидел твои великолепные волосы, твою тонкую талию, а когда ты залилась румянцем… я говорю без утайки, Джейн, после всех этих разговоров о клятвах, любви и голосе сердца, я понял, что почувствовал, когда ты покраснела. Я завидовал улитке. Благодарил Бога. Каждая клятва, что я когда-либо дал тебе, была дана всем моим сердцем. Душой.

Виски был крепок, но я выпил его. В стакане плескался золотой свет. Попадалось ли тебе когда-то в моих письмах слово «Гормхул»? Это женщина, которую знала Корраг. Кажется, это самое жалкое существо, которое только может быть: кожа да кости, покрытые грязью, ни капли благочестия. Она принимает некоторые травы, чтобы утешиться, и я понимаю это теперь. У каждого из нас есть свои горести. Травы или выпивка не помогают избавиться от них, но затуманивают разум, и, кажется, сегодня я впервые буду спать спокойно.

Хозяин гостиницы смотрел, как я пью. Он вертелся вокруг, и я знаю почему; в конце концов он все же подошел:

— Как там ведьма? Подлая неряха? Карга?

Я думал не отвечать на это, но он не унимался — некоторые люди, как лисы, вертятся вокруг, вынюхивая мясо.

— Боится смерти, — сказал я ему. — И еще: — Ее скоро сожгут, сэр. Из-за этого ей не слишком хорошо…

— Ха! Потому что она знает, что дьявол заберет ее душу, что она погорит немного на том столбе, но будет гореть вечно за свои преступления…

Я отхлебнул еще виски, чтобы занять рот. Ведь у меня не было добрых слов для этого человека.

Завтра она расскажет, как пришли солдаты. Я уже знаю это. По словам кузнеца, их капитан был черноглазым, с соломенного цвета волосами. Среди них были англичане и Кэмпбеллы, а некоторые — сущие мальчишки, которым не место в таком страшном действие. Бойня, Джейн! Они пришли для этого. Они остались на две недели, прежде чем запалили мушкеты и вонзили дирки в горла, чтобы наказать клан за то, что он опоздал с клятвой, и я буду молиться за их души, за то, что они еще не знали о своей страшной роли, когда садились у очагов Макдоналдов, пили виски Макдоналдов, ели хлеб Макдоналдов.

Она будет говорить об этом — мне не по себе! Да, это так! Я — тот, кто видел, как вешают людей, и даже сам способствовал смерти виновных, — боюсь того, о чем она будет говорить. И я боюсь того, что вскоре увижу клетку Корраг пустой, там останется только солома, на которой она когда-то лежала.

Какой же смертью она должна умереть? Она явно не заслуживает такой смерти.

Ведь что за жизнь она прожила! Я отчасти завидую ей. Когда мне доводилось в последний раз срывать ягоды и есть их прямо с куста? Не тогда ли, когда я был еще мальчишкой? А пил ли я когда-нибудь, стоя на четвереньках, как кошка? Это все виски пишет. Но она кормила оленя с ладони, Джейн, — она протянула ему подгнившее яблоко, а олень взял его, откусил его, и, когда она говорила об этом, мое сердце кричало: «Да!» И завидовало. Я никогда не стоял на болоте и не слышал крика совы.

Все это от нее. Все эти мечты и желания, и страхи, и мысли, и надежды — от нее.

Возможно, слово «ведьма» всегда было подходящим.

Неужели я сошел с ума? Это виски. Ваш муж вышел из строя, миссис Лесли.

Я отправлюсь в кровать, зажав в руке твое письмо. Я все так же верю в Бога, но Его лицо изменилось за последние дни и ночи. Кто Он? Он не тот, что я думал. Или Он не изменился, но изменилось мое видение? Я изменился?

Я говорю себе, что закон есть закон. А потом прохожу мимо увязанных бочек, что ждут Корраг, и сердце стенает: «Не умирай! Живи, малышка».

Чарльз