И прежде чем Катберт задал следующий вопрос, Роланд снял седло со спины Быстрого и положил его рядом с тремя маленькими проволочными клетками, связанными ремнем. Внутри сидели три почтовых голубя с белыми кольцами на шее. Один поднял голову, сонно посмотрел на Роланда, а затем вновь сунул ее под крыло.
— Они в порядке? — спросил Роланд.
— В полном. Жрут и гадят в свое удовольствие. У них сейчас не жизнь, а лафа. Но что ты…
— Завтра, — оборвал его Роланд, и Катберт, уяснив, что решение окончательно, отправился на поиски костлявого дозорного.
Двадцать минут спустя Быстрый, освобожденный от ноши и стреноженный, щипал травку вместе с Оленьей Шкурой и Банным Листом (Катберт даже лошадь не мог назвать по-человечески), а Роланд лежал на спальнике и смотрел на звезды. Катберт заснул так же быстро, как и проснулся от шагов Быстрого, но Роланду спать совершенно не хотелось.
Его мысли вернулись в недалекое прошлое: прошел всего лишь месяц с того утра, когда его отец сидел на кровати проститутки, в комнате проститутки, и смотрел, как он одевается. Слова, произнесенные отцом
Но его отец сказал ему и многое другое. О Мартене. О матери Роланда, которая, возможно, согрешила помимо своей воли. О грабителях, которые называли себя патриотами. И о Джоне Фарсоне, который действительно побывал в Крессии и отбыл неизвестно куда… исчез, как он умел это делать, растаял, как дым на ветру. А перед тем как уйти, он и его люди дотла сожгли Индри, столицу феода. Убитые исчислялись сотнями, поэтому не стоило удивляться, что после этого Крессия вышла из Альянса и переметнулась на сторону Благодетеля. Головы губернатора феода, мэра Индри и главного шерифа в тот летний день расстались с телами и переместились на стену над городскими воротами. Как указал Стивен Дискейн, «это очень убедительные аргументы».
Это в игре в «Замки» обе армии выходили из-за своих Укрытий, чтобы сойтись в решительной битве, отметил отец Роланда, а тут, как случалось со многими революциями, игра могла окончиться до того, как многие в феодах Срединного мира начали бы осознавать, что Джон Фарсон — серьезная угроза. Или, если ты относился к тем, кто искренне верил в его видение демократии и стремление положить конец «классовому рабству и древним сказочкам», — вестник существенных перемен.
К изумлению Роланда, отец и его
Роланд, который в любой другой день с радостью бы ухватился за возможность повидать мир, горячо запротестовал. Если наступал час решительных боев с Благодетелем, он хотел принять в них участие на стороне отца. В конце концов, он уже стрелок, пусть только и подмастерье, и…
Его отец покачал головой, медленно, но решительно.
Потом они вдвоем шагали по крепостной стене, окружающей последний город Срединного мира, зеленый и процветающий Гилеад, купающийся в лучах утреннего солнца, с развевающимися флагами, с торговцами, снующими по улицам Старого квартала, и лошадьми, гарцующими на дорожках, сходящихся ко дворцу. Его отец многое рассказал ему (но не все), он сам многое понял (опять же далеко не все — всего не понимал и отец). Темная Башня не упоминалась ни одним, но мысль эта уже засела в голове Роланда, как грозовое облако, появившееся на горизонте.
Неужели все дело в Башне? Не в бандите, который решил покорить Срединный мир, не в колдуне, зачаровавшем его мать, не в хрустальном шаре, который Стивен со товарищи надеялись найти в Крессии… но в Темной Башне?
Он не спрашивал.
Он
Роланд повернулся на бок, закрыл глаза и тут же увидел лицо девушки, почувствовал ее губы, прижавшиеся к его, ощутил аромат ее кожи. Верхнюю часть тела, от головы до копчика, бросило в жар, нижнюю, от копчика до пальцев ног, — в холод. Потом он вспомнил, как сверкнули в темноте ее ноги, когда она соскальзывала с Быстрого (заметил он и ее панталоны под вскинувшимся платьем), и холодная и горячая половины поменялись местами.