Колдун и кристалл

В конце концов он свернул с дороги и направился вдоль ручья, против течения. Проехал полторы мили (миновав несколько табунов лошадей, которые с интересом посмотрели на Быстрого), держа курс на ивовую рощу. Оттуда донеслось тихое ржание. Быстрый тут же ответил на него, стукнув копытом о землю и замотав головой.

Его всадник наклонил голову, чтобы не задеть ветви, и внезапно увидел перед собой узкое, белое, нечеловеческое лицо, верхнюю часть которого, за исключением черных, лишенных зрачков глаз, поглотила тьма.

Руки всадника метнулись к револьверам, третий раз за ночь, и в третий раз ухватили пустоту. Впрочем, он уже понял, что оружие ему не понадобится: перед ним на тонкой веревке висел этот идиотский грачиный череп.

Молодой человек, в настоящее время называющий себя Артур Хит, снял его с седла (ему нравилось называть череп «наш дозорный», «пусть он уродлив, как старая карга, зато есть не просит») и повесил на дереве, чтобы поприветствовать дорогого друга. Ох уж этот «Артур» и его шутки! Всадник Быстрого оттолкнул череп в сторону с такой силой, что веревка разорвалась, а череп улетел в темноту.

— Фи, Роланд, — донесся мужской голос. В нем слышался упрек, из-за которого так и рвался смех… как, собственно, и всегда. С Катбертом они дружили с раннего детства, следы их первых зубов остались на одних и тех же игрушках, но Роланд иной раз совершенно не понимал своего друга. И не только его шутки. Однажды, довольно-таки давно, в тот день, когда собирались повесить дворцового повара, оказавшегося предателем, Катберт не находил себе места от ужаса и угрызений совести. Он сказал Роланду, что не останется, не сможет смотреть на казнь… в результате и остался, и смотрел. Потому что ни глупые шутки, ни выставляемые напоказ чувства не показывали миру истинного Катберта Оллгуда.

Когда Роланд выехал на поляну посреди рощи, темная тень отделилась от дерева. А выйдя на середину поляны, превратилась в высокого узкобедрого юношу, босоногого, с голой грудью, одетого лишь в джинсы. В одной руке он держал огромный старинный револьвер, такие еще называли «пивная бочка» из-за размеров барабана.

— Фи, — повторил Катберт, словно ему нравился звук, соответствующий этому слову, не позабытому разве что в таких медвежьих углах, как Меджис. — Негоже так обходиться с часовым. Ударить беднягу по лицу, да еще с такой силой, что он чуть-чуть не долетел до моря!

— Если б у меня был револьвер, я бы разнес его на куски и перебудил всю округу.

— Я знал, что ты не будешь разъезжать с оружием в руках, — ответил Катберт. — Ты ужасный хулиган, Роланд, сын Стивена, но далеко не дурак, хотя еще и не перешагнул через стариковские пятнадцать лет.

— Я думал, мы решили пользоваться только новыми именами. Даже в своем кругу.

Катберт выставил вперед одну ногу, уперся голой пяткой в дерн, поклонился, широко раскинув руки, вывернув их в запястьях так, что кончики пальцев смотрели в землю, имитируя многоопытного придворного, для которого поклон — непременный атрибут бытия. Он также напомнил Роланду стоящую на болоте цаплю, и у него вырвался короткий смешок. Потом Роланд коснулся левой ладонью лба, словно хотел убедиться, что у него температура. В голове у него все пылало, это точно, но кожа повыше глаз оставалась совершенно холодной.

— Приношу свои извинения, стрелок. — Катберт не поднимал глаз, застыв в поклоне.

Улыбка сползла с лица Роланда.

— Не называй меня так, Катберт. Пожалуйста. Ни сейчас, ни потом. Если я тебе дорог.

Катберт тут же выпрямился, подошел к сидящему на коне Роланду. Выражение его лица ясно говорило о том, что он чувствует себя виноватым.

— Роланд… Уилл… извини.

Роланд хлопнул его по плечу.

— Ерунда. Главное, помни о нашем уговоре. Меджис, возможно, на краю мира… но это все еще наш мир. А где Ален?

— В смысле, Дик? А где ему, по-твоему, быть? — Катберт указал на темный силуэт на дальнем конце поляны, то ли храпящий, то ли медленно задыхающийся.

— Вот он. Проспит и землетрясение.

— Но ты услышал меня и проснулся.

— Да. — Катберт так пристально вглядывался в лицо Роланда, что тому стало не по себе. — С тобой что-то случилось? Ты изменился.

— Неужели?

— Да. Какой-то возбужденный. Взъерошенный.

Если уж рассказывать Катберту о Сюзан, то сейчас самое время, подумал Роланд. Но решил, спонтанно, не раздумывая (именно так принималось большинство его решений, и уж точно все самые лучшие), не говорить ни слова. Если он встретит Сюзан в доме мэра, пусть Катберт и Ален думают, что это их первая встреча. Хуже от этого никому не будет.

— Я отлично прогулялся, увидел много интересного. — Он спрыгнул на землю, начал снимать седло.

— Неужели? Так говори, открой сердце своему ближайшему другу.

— Подождем до утра, пока проснется этот медведь. Тогда мне не придется повторять все дважды. Кроме того, я устал. Одно, правда, я тебе скажу: здесь слишком много лошадей, даже для феода, славящегося их разведением. Слишком много.