Колдун

— Для этого его здесь и повесили, чтобы осторожный командир повел отряд козьими тропами, где нас легче перебить. — Встряла Айрин. — Люта, послушай меня, я тебя умоляю, мы рискуем больше, сворачивая с дороги.

Молчун, как ни странно не стал затыкать девушке рот, а ответил.

— Фотиевичи приехали предупредить, а ты настаиваешь ослушаться приказа воеводы?

— Оте… Воевода слишком осторожен! Вы слишком долго все продумывали, вашу партию разыгрывают против вас! А если не разыгрывают, то разыграют.

— Глупая девка, — зашипел кто-то из колдунов. — Тебе голоса никто не давал!

Майорин смотрела на гриву своей лошади, перебирая спутавшиеся волоски.

— Глупая девка права. — Сказал он, так же не поднимая головы. — Прости, Молчун, но она действительно кое в чем права. Мы уже далеко от Инессы, а выведать все наши тропинки дело несложное. Это флажки для волка.

Последние слова повисли в морозном воздухе, трепеща и подергиваясь, как озябшие птахи. Чародеи молчали, не торопились ни спорить, ни соглашаться. Каждый из них побродил по Велмании, каждый поел черствых сухарей.

Мы не любим тех, кто нас не понимает, еще больше не любим тех, кого не понимаем сами. И может потому простые люди всегда относились к колдунам и чародеям с опаской, втихушку цепляясь за обереги, подходя к подозрительному типу, который полночи копался на кладбище, сверкал заклятиями и неясно чем занимался. И колдуны привыкли к этому непониманию, смирились с опасливыми взглядами и шепотком за спиной.

Любили ли людей? Кого как… все люди разные, как и колдуны. Кто продаст за пару серебряных, а кто будет защищать даже в последней муке, кто по дурости сболтнет лишнего, выпив только кружку браги, но другой пьяно отмолчится, неловко увиливая от ответов. Люди разные.

— Прямо говоришь? — Люта поправил стремя. — Бес с тобой, пошли прямо. Обманем всех.

Глава 8. Вирица

К полудню все старания старушки-метели, прибравшей город, сошли на нет. Выметенные в белый улицы опять залили помоями и затоптали ногами. На девственно белых мостовых появились пахучие конские яблоки и другой мусор. Белую пелену перемешали полозьями и колесами. В глухом закоулке на снег просыпались бусинки крови, у кузницы на окраине он потемнел от густого едкого дыма, у красильни расцвел радужными разводами, просыпались щепки из-под топоров заготовщиков дров.

Зря трудилась старушка-метель, всю ночь рассыпая порошу, не оценили люди ее стараний. Большой город быстро приводит замечтавшихся в чувство, здесь нет места ни однотонным мыслям, ни одному цвету. Зазеваешься, и тебя сметет бурный шквал деяний, проблем, эмоций. Застынешь — собьют с ног на улице, засмотришься — получишь в глаз по простоте душевной, отвлечешься — мошна уйдет, не прощаясь, вырастив две прыткие ноги.

Но шедший по улицам человек привык к столице. Он не только здесь жил, он здесь родился. И, словно рыба в воде, плавал Горан Вирицкий в своем пруду, зная каждую водоросль и ракушку.

— Эй, Финит, как торговля?

— Да ничего идет потихоньку.

— Милсдарь Горан, я шкурок привез, поглядите?

— Эй, чароплет! Правду говорят, архимага убили?

— Милсдарь Горан! Доброго здравица! Пирожок хотите? — толстая торговка подсовывает под нос зажаристый пирожок. — Курочка — не собачатина, как у других!

— Милсдарь, дайте монетку!

— Держи, бесенок! — монетка летит в ладошку в рваной рукавичке и в ней исчезает. Уличный мальчишка громко шмыгает носом и утирает бегущие сопли варежкой. — Иди ка сюда, отрок. Давно сопливишь?

— Так холодно, дядя чародей!

— Эй, Милёна. Отведи ребенка в храмовую лекарню.

— Да кто его туда пустит!

— А ты на меня сошлись, да проси матушку Денеру!

— Как скажете. — Послушно кивает Милёна, ловко пряча в карман полсеребрянника, и подхватывает мальчишку за шкирку, тот плетется следом, шмыгая носом.

— Пирожок, милсдарь! — торговка сноровисто пихает Горану выпечку. Чародей слегка ухмыльнулся и принял пирожок, расплатившись с булочницей. Это был его город, город, где его узнавали и любили, хотя Горан не был ни веселого нрава, ни доброго… Он просто почитал город своим и следил за ним с должным усердием. Мадера всегда смеялся над ним:

— Я за страной слежу, а ты, Горан, за Вирицей. Вот только лучше у тебя выходит. Ох, лучше…

Вспомнив это Горан посерьезнел. А ведь теперь не только Вирице пригляд нужен, а всей Велмании. А какой за ней пригляд, если маги с колдунами сцепились дворовыми псами.

— Милсдарь Горан, а я эпитафию милсдарю Мадере сочинил, не изволите послушать? — Горан остановился и поглядел на бродячего менестреля. Из митенок торчали красные от мороза пальцы, а лютню можно было смело пускать на дрова — до того рассохлась бедняжка.

— Валяй. — Благодушно разрешил чародей. Музыкант забряцал по струнам, будто объясняя, почему сидит он не в корчме за кружкой доброго вина, а на перилах мостика над каналом. Стихи у него получились не такие плохие, каких ожидал Горан, но не такие добрые, каких хотелось. Не любил сурового архимага простой люд.