Колчаковщина

— Не сами шли, гнали.

— А-а, значит, вот оно какое непротивленство! Так, пусть так! Но не все же сто тысяч беженцев интеллигенты? Их, наверно, и четверти не наберется. Пусть даже половина, пусть половина. Ну, а остальные пятьдесят тысяч тоже непротивленцы?

— Остальные спекулянты всех сортов: спекулянты мелкие, спекулянты крупные, спекулянты просто, спекулянты политические, спекулянты-интеллигенты…

— Вот-вот, видите, даже спекулянты-интеллигенты… Уж, наверно, эти-то отрицают войну! Так почему же они-то бежали сюда, они-то не защищались?

— Ну, про эту публику что и говорить, она всегда чужими руками жар загребает. А бегут они сюда, друг мой сибирячок, потому, что там у себя и грабить некого стало, и спекулировать нечем. Вот они и предпочли сюда к нам, здесь и пограбить есть кого да и поспекулировать есть чем. Ну, а потом — у себя большевикам большие тысячи контрибуции платить надо, а здесь сами контрибуции собирать будут.

Опять долго молчали. Кое-кто начинал похрапывать.

— А все-таки ваша Сибирь нам мало нравится, хваленого сибирского гостеприимства на грош не встретили. Перебывали мы во многих местах, сталкивались с различными общественными слоями, начиная с сибирского мужика и кончая сибирским барином, — нет, не то, что наши, российские, волжане например.

Беженцы-волжане встрепенулись.

— Ого! Куда им, сибирякам, до наших волжан!

— Особенно до волжанок! — засмеялся кто-то.

— Да, уж с нашими волжанками сибирячкам не спорить, — вступился самарец, — нет, вы посмотрите только на этих сибирячек. Идет тебе по улице колода колодой, — в пимах до живота, шапка с ушами, шуба на обе стороны мехом, не то самоедка какая, не то медведица. А наша-то, самарская, бежит это тебе в коротаечке какой-нибудь, обдергаечке этакой, чуть тальечку прикрывает, на ножках туфельки легонькие, чулочки ажурные, ножка розовенькая виднеется, перебирает этак ножками-то — чик-чик, чик-чик! Никакой морозище нипочем. У-у, милашка!

Сибирские в долгу не остаются.

— Ну, вы, самарские, расхвастались. Наши-то сибирячки на всю Русь красотой славятся.

— Чего говорить, наши-то самарские шарабан выдумали!

Сибиряк давно махнул рукой на развеселившихся беженцев, закутался с головой одеялом и молчал. Мало-помалу замолкли и остальные.

5

Через три дня к отъезду все было готово. На четвертый утром, выйдя из управы, Киселев заметил на столбах для расклейки афиш узенькие цветные полоски — розовые, зеленые, синие. Перед полосками толпился народ. Киселев подошел ближе, заглянул через плечо других. Цветные полоски объявляли о мобилизации. Призывалось все население, имеющее образование не ниже четырех классов гимназии. К четырем классам гимназии приравнивались и городские училища.

Димитрий в раздумье прошел мимо. Положение осложнялось. Городской училище он окончил и по этому признаку мобилизации подлежал. Правда, в кармане у Димитрия лежал документ на чужое имя, и можно было на мобилизацию не являться. Но вряд ли кто поверит, что человек, которому вручено ответственное дело, не окончил даже городского училища. С другой стороны, — явиться на мобилизацию под чужим именем было небезопасно. Во всяком случае, над этим следовало подумать.

В начале занятий Киселев вернулся в управу, прошел к Павлу Мефодьичу.

— Как же быть, Павел Мефодьич, я было сегодня ехать собрался!

— Ну и что ж?

— Видали, мобилизация объявлена.

— Видал. Вам являться?

— В том-то и дело, что являться. А мне бы по разным соображениям не хотелось.

Павел Мефодьич задумался.

— Есть только один выход — возбудить ходатайство о предоставлении вам отсрочки, но так как все сроки для этого пропущены, то вам придется на мобилизацию явиться и ждать результатов нашего ходатайства. А у вас все в порядке, ничего не болит?

— Сердце у меня, правда, пошаливает.

— Еще лучше. Недели две провозитесь с разными комиссиями да испытаниями, а к этому времени мы получим вам отсрочку.

Димитрий подумал и решил явиться.

6

На приемном пункте Киселев увидал почти всех беженцев, ночевавших вместе с ним в управе. Тут же был и блондин сибиряк. К нему подошел самарец.

— Вот, товарищ сибирячок, теперь и мы повоюем.

— Много с таким народом навоюешь, — недовольно ворчал сибиряк, показывая на толпу.

— Да, народ никчемный, хилый, — согласился самарец, — защитники будут неважные.

Киселев присмотрелся. Лица у всех тревожно настроенные, ждущие. Плотно сжаты губы. Редко блеснут улыбкой глаза. Еще реже слышится смех, да и тот напускной, деланный. Привычное ухо сразу улавливает в голосе фальшивые ноты, а наметавшийся глаз легко отличает неискренность улыбки, неискренность выражения лиц. Свое душевное каждый держит про себя. Своими наблюдениями Димитрий поделился с самарцем.

— Это понятно, — ответил тот, — ну что общего между этими людьми? Что может спаять нас? Идея? Но, по правде сказать, у нас нет идеи. Народовластие? Народ? Но все мы по-разному народ понимаем и по-разному к нему подходим…