Кого выбирает жизнь?

«У нас была прекрасная семья» – почему-то в прошедшем времени вспоминал я, но так у меня происходило автоматически, без вкладывания того страшного смысла, который мог бы под этим подразумеваться. Мы с тобой давно стали чем-то единым, неразделимым. Совсем разные по своей сути, мы наилучшим образом дополняли друг друга, образуя крайне интересное объединение, обладающее массой достоинств, которые не были присущи никому из нас в отдельности. Ты всегда была мягкой, глубокой, внимательной ко всем и, прежде всего, ко мне и к нам, к нашей маленькой уютной семье. Ты всегда поражала меня некой таинственной святостью, безусловно, свойственной тебе в каждом движении, в каждом слове, в каждом поступке. И я искренне молился на тебя, без скидок принимая за истинную мадонну. Я немало слышал историй о сложностях семейных отношений даже у тех пар, которыми восхищался, и потому не мог понять, почему этих сложностей никогда не было у нас с тобой? Как тебе удавалось рулить нашей семьёй, обходя невидимые мною препятствия?

Удивляя меня, ты всегда и наше окружение чувствовала значительно тоньше, нежели я, а когда делилась своими наблюдениями, впечатлениями и переживаниями, то наполняла и меня необходимыми данными для принятия решения. Тебе же многие решения обычно давались нелегко, даже с муками и колебаниями, длительными и совсем ненужными, уже опоздавшими сомнениями. Я же часто рубил с плеча, поскольку был, особенно в молодости, легко воспламеняемым всякими идеями, и возбуждающимся от единственной искры какой-то, как мне тогда казалось, сверхзадачи. Тем не менее, я был силен своей логикой, умением анализировать, но, главное, обобщать, казалось, несвязанные между собой события и явления, чем ты явно пренебрегала, опираясь в большей степени на милую созерцательность, тихие мечты о покое, о красоте, об ароматах. Потому нашу небольшую дачку ты всегда воспринимала как желанный уголок уединения на фоне удивительно разнообразных и прекрасных цветов, которыми сама же занималась с упоением, каждый раз радуясь, как ребенок, вновь раскрывшемуся. И обязательно тянула меня, отвлекая от моих прозаических, но, как я считал, более важных дел, чтобы тоже посмотрел, чтобы тоже удивился и порадовался. Я же, подчас, отмахивался, бесконечно обещая, что обязательно полюбуюсь, как только закончу работу. Ты не обижалась, но посмеивалась над моей неспособностью видеть вокруг себя столько дивного и замечательного, от чего и раненная душа быстрее выздоравливает и отдыхает.

Даже когда родился наш первенец-сын, и ты всей душой переключилась с меня на него, наша семья не испытала типичных кризисов, свойственных другим семьям. Просто я с головой погрузился в свою работу, фактически переложив на тебя все общие семейные обязанности, а ты с ними каким-то невероятным образом справлялась и меня за то не корила, чутко понимая, что именно так сохраняешь настоящий и будущий семейный покой. Ты поступала тогда по велению собственной добрейшей души и сердца, но такое поведение каким-то непонятным мне образом на поверку оказывалось даже более рациональным, чем его можно было бы вычислить на основе моей беспристрастной логики. Для меня твоё умение лаской и терпением улаживать и примирять непримиримое всегда оставалось загадкой. Не потому, что я не понимал, за счет чего ты во всём легко добиваешься успеха, а потому что я сам так делать не умел и даже не хотел.

Эх, любовь, любовь! Неосознанная нами в то время сказка, вечная игра природы, порождавшая таинственные и горестно-счастливые миражи нашей юности. Теперь у нас всё иначе. Где она, та глупая и счастливая пора? Где наша любовь? Но от нее, незаметно испарившейся, у нас осталось нечто большее – дружеская привязанность, уважение, обожание, восхищение… Разве молодежь знает этому истинную цену? Но кому-то она откроется, как и нам с тобой, Зайца. Только ведь, всё равно, не всем! Стало быть, мы с тобой – избранники, мы – счастливчики!

И вот всё у нас зашаталось. В моей голове время от времени навязчиво появлялись самые страшные мысли. Я их отгонял, но более всего меня терзало то, что я всё-таки в глубине своего сознания допускал возможность самого неприемлемого финала для нашей семьи. То, что тебя в ней вдруг может не оказаться! Я пугался этих мыслей, я их глушил другими, более важными, но они не уходили далеко, каждый раз возвращаясь и вызывая множество вопросов и ситуаций, которые обсуждать мне казалось совершенно недопустимо, попросту кощунственно. Даже появление подобных мыслей я закономерно расценивал как предательство тебя. Я всецело должен был нацеливаться на твоё выздоровление, а я думал, черт знает, о чем! Неужели всё действительно может случиться? Неужели мы с тобой не обладаем той исключительностью, которую я автоматически нам приписывал, и которая, как мне всегда казалось, оберегала нас от многих бед, постоянно круживших рядом.