Когда-то там были волки

Она трясет гривой и стучит копытом. Горячая и непокорная кобылица; я подхожу ближе, она встает на дыбы, и копыта с грохотом опускаются на лед, образуя новую трещину. Понимает ли она, что ярость погубит ее? А может, ее это устраивает, может, она готова кануть в небытие, лишь бы не возвращаться туда, откуда сбежала? К поводьям, узде и седлу. Некоторые лошади не рождены для того, чтобы на них ездили.

Я приседаю на корточки, чтобы уменьшиться в размерах. Она больше не поднимает передние ноги, но не отрывает от меня глаз.

— У вас в машине есть веревка? — спрашиваю я мужчину, не поворачиваясь к нему, и слышу, как он уходит.

Мы с лошадью ждем. «Кто ты?» — молча спрашиваю я ее. Сильное животное, насколько я догадываюсь, лишь недавно приученное к поводьям. Я уже давно не ездила верхом, и сейчас я уже не та, что прежде. Я позволяю лошади смотреть на меня, размышляя, что она обо мне думает.

Мужчина возвращается со скрученной веревкой и бросает ее вниз. Мой взгляд прикован к животному, а руки механически вяжут хорошо знакомый узел; не отводя от нее глаз, я встаю. Быстрым движением набрасываю лассо ей на шею и затягиваю веревку. Лошадь снова в бешенстве взвивается на дыбы, и я уверена, что на этот раз лед треснет. Чтобы не упасть, я слегка ослабляю веревку, но стараюсь держать ее крепко. Когда лошадь опускает передние копыта, я не даю ей возможности снова вскинуться и тяну за веревку, вынуждая наклонить голову, а потом подхожу близко, чтобы поднять ей переднюю ногу. Двумя движениями заставляю животное согнуть и вторую переднюю ногу, и почти с облегчением кобыла опускается на лед и тяжело ложится на бок. Я обнимаю ее, глажу ей лоб и шею, шепчу: «Хорошая девочка». Сердце у нее громко стучит. Я чувствую веревку вокруг собственной шеи.

« Лед, — предупреждает мужчина, потому что под нами теперь расползается целая паутина тонких трещин.

Когда лошадь готова, я перекидываю ногу через ее спину и сжимаю ее коленями, несколько раз цокаю языком и — «встаем, встаем». Она подается вперед, и я сажусь на нее как надо, кладя другую ногу на место и плотно прижимая бедра к бокам животного. Веревка все еще обвивается вокруг его шеи, но мне она уже не нужна, я держу лошадь за гриву и подталкиваю к крутому берегу, а под нами дрожит и трескается лед. «Будет больно», — говорю я лошади, но она прыгает на склон, отчего я наклоняюсь назад. Я к этому готова и двигаюсь вместе с ней, крепко держась ногами, чтобы не упасть. Она изо всех сил рвется наверх, роя копытами в поисках точки опоры, земля оползает под ней, и вот мы уже наверху, и все закончилось, и нервная дрожь, которая пробегает по ее телу, передается мне и обжигает. Лед позади нас растрескался и провалился вводу.

Я снова приникаю к ее шее. «Молодец. Храбрая девочка». Лошадь теперь спокойна, но не знаю, надолго ли это. На больную ногу она не ступает. Подъем по крутому склону мог необратимо ее повредить. Я слезаю и передаю веревку мужчине. Она шершавит его голую ладонь, мою ладонь.

— Обращайтесь с ней бережно.

— Весьма признателен, — говорит он и кивает. — Вы наездница?

Усмешка на моих губах.

— Нет.

— Не отведете ее домой? Она с фермы Бернсов, тут недалеко, чуть на север.

— Зачем же вы за ней гнались, если она не ваша?

— Просто увидел ее, так же как и вы.

Я внимательно смотрю на него.

— У нее травма ноги. На ней нельзя ездить.

— Тогда я сообщу по рации, чтобы прислали ко-невоз. Вы ведь не отсюда?

— Только что переехала.

— И где поселились? — интересуется мужчина.

Да не из тех ли он, кто считает своим долгом знать подробности обо всех живущих в радиусе ста пятидесяти километров? У него тяжелый лоб и какой-то темный взгляд; не могу понять, привлекателен он или нет, но что-то в нем настораживает.

— А что вас сюда привело?

Я отворачиваюсь.

— Разве вам не надо радировать хозяевам лошади?

— Вы ведь занимаетесь волками? — спрашивает он, и я останавливаюсь. — Нам говорили, что надо ожидать австралийскую мамзель. Как это вас сюда занесло? Мало вам дома коал, чтобы тискать, что ли?

— Мало, — отвечаю я. — Большинство из них погибли в лесных пожарах.

— Вот, значит, как.

На какое-то время он замолкает.

Потом спрашивает:

— Волки уже на свободе?

— Еще нет. Но скоро мы их отпустим.

— Надо предупредить жителей деревни, чтобы запирали своих жен и дочерей. Большие злые хищники выходят на охоту.

Я встречаюсь с ним глазами.

— На вашем месте я бы больше беспокоилась, чтобы жены и дочери не сбежали с хищниками.

Он оторопело смотрит на меня.

Я направляюсь к своей машине.

— Когда в следующий раз будете выслеживать животное, позвоните тому, кто в состоянии справиться с этой задачей, чтобы не вспахивать своим бульдозером заповедный лес.

Придурок.

До меня доносится его смех.

— Слушаюсь, мэм.

Я оборачиваюсь, только чтобы взглянуть на лошадь. «Пока, — мысленно прощаюсь я с ней. И добавляю: — Мне жаль». Потому что травмированная нога может означать свободу совсем иного рода.

3