Когда солнце взойдёт на западе

Он замолчал, пытаясь совладать с эмоциями. Кейтиль молча плеснул самогона в стакан Риса. Тот благодарно кивнул и залпом осушил свою посудину.

– Я сам дал ей эти пилюли,– произнёс он,– так, на всякий случай, не думал, что она решится ими воспользоваться. Рина сделала вид, что жутко испугалась и стала меня умолять соглашаться на всё, что они хотят. Магистр решил, что нашёл наконец идеальный способ убеждения, и разрешил ей поговорить со мной как бы наедине. Как только эти уроды отошли в дальний угол, она сунула одну пилюлю Мартину за щёку, а вторую проглотила сама.

Кира судорожно вздохнула и залпом осушила свой стаканчик, говорить она не могла.

– Думаю, я не свихнулся только потому, что в тот момент был под кайфом,– Рис одобрительно кивнул нервной слушательнице. – Они накачали меня какой-то дрянью, чтобы сделать посговорчивей. Но пытать меня дальше стало бессмысленно, я просто впал в ступор и перестал реагировать даже на боль. Наверное, сработал какой-то предохранительный эмпатический клапан. В общем, меня заперли в камере и на утро должны были казнить. Прилюдно, чтобы остальным неповадно было. А ночью в камеру пробрался Гвидо и вытащил меня оттуда. Представляешь, он пёр мою бесчувственную тушку через лес на своём горбу миль десять не меньше. Не рискнул воспользоваться транспортом. Сдал меня охотникам с рук на руки и вернулся в город. Наутро его казнили вместо меня. Он сдался добровольно и честно признался в своих грехах. Вот только ни в чём не раскаялся. Наверное, поэтому они его мучили несколько часов.

– Прости, я не знала, что тебе пришлось пережить,– Кира жалобно посмотрела Рису в глаза. – Думаешь, Семён тоже сдался?

– Даже не сомневаюсь,– подтвердил Рис. – У них этот кодекс бессмертных прямо в мозг впечатан, наверное. Не могут они мыслить рационально, когда речь заходит о нарушении приказа. Мы дружили с Гвидо тридцать лет, были друг другу ближе, чем родные братья, но он всё же расценил спасение друга как предательство, и сам себя приговорил к смерти. Вот такие дела.

Эту ночь Кира провела в доме Риса. Неясно, планировал ли он разжалобить свою неприступную возлюбленную историей своей жизни или просто уступил просьбе Кейтиля, но это сработало. А может быть, просто смерть Семёна развязала тот узел противоречивых чувств, что не позволял Кире чувствовать себя свободной. Нет, она, разумеется, не плясала от радости, сбросив со своих плеч сомнительные обязательства перед отцом своей дочери, ей было жалко его до слёз. Однако теперь из их отношений с Рисом исчезла прежняя напряжённость. Ложное чувство вины больше не мучало излишне щепетильную барышню, и она отдалась новым чувствам с непосредственностью весталки.

***

Губы стянуло, словно их намазали клеем, в горле пересохло. Семён с трудом открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. Получилось не слишком здорово, но всё же он смог разглядеть, как будто сквозь зыбкий туман, низкую покатую крышу над головой, из которой торчали пучки соломы. Всё тело болело, хотя уже не так сильно, как в последние, оставшиеся в памяти два часа, боль сделалась тупой и вполне переносимой. Воспоминание о казни сразу выдернуло сознание Семёна из забытья.

– Я же должен был умереть,– удивлённо подумал он. – Неужели Магистру этого показалось недостаточно, и он решил продолжить?

В целом, предположение было вполне логичное, но тогда над головой должен был находиться каменный свод подвала, а не крытая соломой крыша. Семён попробовал приподняться, но первое же движение быстро показало не в меру шустрому пленнику, что его оптимизм совсем неуместен. Боль была такой сильной, что тот едва снова не потерял сознание. Однако его движение не осталось незамеченным. В поле зрения вплыла долговязая фигура бородатого мужика в каком-то грязном балахоне.

– Ты куда это собрался, герой? – насмешливо пробасил бородач. – Лежи смирно, а то все мои усилия пойдут насмарку.

– Можно воды? – Семёну показалось, что он сказал это вслух, но из его пересохшей глотки не раздалось ни одного звука.

Впрочем, мужик понял его по движению губ. Он принёс кружку с водой, обмакнул в неё обрывок ткани и промокнул раненому губы.

– Извини, дружок,– сочувственно произнёс он,– пить тебе пока нельзя. Рана в животе, помнишь?

Семён помнил. Пятеро бессмертных, выслушав его историю, вынесли свой приговор. Испытание последним словом не было для него чем-то новым, наверное, его даже нельзя было назвать казнью. Впрочем, в данном случае это всё-таки была казнь, поскольку вернуть смертника с того света не смог бы никто из добровольных палачей. Это было под силу только Магистру, а тот приговорил его ещё раньше. Решение бывших друзей, если честно, показалось Семёну несправедливым, он отчего-то надеялся, что они не станут подвергать его такой жестокой пытке. С чего бы? Может быть, с того, что в их глазах не было ненависти? Даже напротив, он готов был поклясться, что прочитал в их лицах если не сочувствие, то, во всяком случае, сожаление. И всё же на приговор их чувства никак не повлияли.