Когда шатается трон

Упал Краплёный навзничь, булькает кровью, пузыри пускает, встать пытается. Только это уже агония. Ревут зрители, почуяв ноздрями живую кровь. Фартовым Залётный оказался, с одного удара Краплёного завалил! Подступают к нему, стучат по спине, по плечам одобрительно. А Краплёный отходит, лёжа на полу с перерезанной, развороченной заточкой глоткой. Никому он теперь неинтересен, урки к сильным тянутся, к победителям. А Краплёный дешёвым фраером оказался. Приняла Залётного банда, вот теперь приняла: через кровь, через смерть, иначе у блатных не бывает. Не Краплёного, так какого-нибудь лейтенанта или курсанта пришлось бы ему зарезать — без этого никак, пропуск к уркам — это всегда чья-то смерть…

Такая тыловая жизнь у Крюка была. Кто-то на продскладах подъедался и к чужим жёнам под одеяльце вползал за мешок картошки и пару банок американской тушёнки, а он как на передовой — каждую минуту на грани жизни и смерти. И никаких тебе за это званий и боевых наград, потому что за урок не положено, это просто работа такая, в далёком от фронта тылу…

* * *

Пётр Семёнович за письменным столом. Перед ним папки. Фотографии, статьи, ходки…

— Вот этого ко мне.

Привели зэка. Зашёл вразвалочку, шапку скинул, смотрит с прищуром, без испуга.

— Зачем звал, гражданин начальник?

— Встань как положено.

— Не могу я, ноги у меня больные, помороженные, еле стою.

— А хочешь, я тебе их подлечу? На общих?

Подобрал ноги, выпрямился.

— За что сидим?

— За ошибку прокурора. Людишки лихие продмаг ломанули, а я рядом проходил, вот на меня всё и повесили. Поехал я в солнечный Магадан за грехи чужие срок мотать.

— А до того две ходки?

— И до того. Невезучий я, кому-то барыш, а мне — зона. Всегда не в то время не там хожу.

— Что-то не очень ты на доходягу похож, вон какую ряху отъел, за день не объедешь.

— Это с голодухи, гражданин начальник. Опух. Мне бы в больничку санитаром или истопником в кочегарку. Насквозь я промёрз на колымских ветрах, до самых косточек, согреться хочется, а там хоть помереть.

— Может, еще в хлеборезы?

— Можно.

— Ладно, хватит базарить. С нар соскочить хочешь? Вчистуˊю?

Напрягся зэк, глазками забегал, пальцами шапку мнёт.

— С нар хорошо, нары жёсткие, все ребра продавили. Только за какие заслуги мне такая милость?

— За будущие. Чего молчишь? Не веришь? На, смотри… — Сунул под нос бумагу с синими печатями и подписями. В неё только фамилию вписать, чтобы с зоны беспрепятственно уйти. Дорогого та бумажка стоит. — Посмотрел? — Макнул перо в чернильницу. — Если договоримся, то сейчас на тебя ксиву выправлю и айда за ворота. Нет — другие найдутся, которые посговорчивее. Ну?.. Чего молчишь, зенки таращишь?

— Сомневаюсь я. Не похож ты на краснопёрого, гражданин начальник, хоть и при погонах.

— А на кого похож?

— Я тебе скажу, а ты за волыну хвататься станешь и в рожу мне тыкать.

— Не стану. Говори.

— Зэком от тебя пахнет. Может, ты теперь в больших начальниках ходишь, но в бараках повалялся и топориком помахал. Вон и ручки у тебя не ментовские, и обхождение… У меня глаз намётан.

— Допустим, теперь много кто сидел. Что с того?

— С ментами я бы толковать не стал, а тебя послушаю, может, что дельное скажешь. Почему меня выбрал?

— Потому что у тебя авторитет и биография подходящая. Гимназию окончил с отличием, медальку золотую от царя-батюшки получил, в университет поступил, полгода отучился… И родители у тебя не простые — из дворян, дедушка полный генерал, куда нам до них.

Дёрнулся зэк.

— Политику мне шить будешь? Только ничего у тебя не выйдет, гражданин начальник, чист я перед Советской властью. Во враждебных партиях не состоял, в заговорах троцкистских не участвовал, стекло толчёное в суп шахтёрам не сыпал, агитацию против власти не вел. Взносы, каюсь, не платил, потому как беспартийный, и в пионерах и комсомоле не состоял. В профсоюзе тоже. Нет на мне греха — на госсобственность не покушался, госслужащих и ответработников стороной обходил. А вот антисоветский элемент — нэпманов, кулаков, барыг разных облегчал по мере сил, следуя линии вашей партии на их поголовное искоренение.

— Прямо Робин Гуд?

— Нет. Кассы брал, сейфы ломал, «углы вертел», всяко бывало. Но всё у частников.

— И еще гоп-стоп…

— И гоп-стоп. Не отказываюсь. Но без мокрого. И без политики. За Советскую власть я — сочувствующий, как говорят у вас на собраниях. Могу хоть теперь заяву в партию написать и рекомендации представить, есть у нас тут на зоне пара секретарей обкомов, и кто-то из ЦК.

— Не юродствуй. Мне лишние статьи тебе шить без надобности, ты в них и так как бобик в блохах. Тебе еще пятнашку тянуть — выйдешь глубоким стариком, если ножками выйдешь, а на тачке тебя выкатят. Может, теперь ты и мармеладом в сахаре катаешься, а что завтра будет?.. Слышал я, что к вам сюда этапом сук везут, значит, война будет. Немаленькая. Вот и прикинь, что тебе лучше: на пере сучьем трепыхаться или со мной по-тихому уйти?

— А с тобой я заживусь?