Когда шатается трон

Командиры запрыгнули в кузов через борт, втащили мешки с деньгами и раненого бойца, который держался двумя руками за живот, капая кровью на асфальт. Зацепил его майор.

— И этого с собой, — приказал Крюк, указывая на ошарашенного водителя. — Пиджак ему на голову. За городом его сбросим. Будет дёргаться — пришейте. — Но это он сказал так, для острастки. — Всем лечь ниже бортов и не высовываться!

Сел за руль, развернулся, круша какие-то столбики. Грузовик тронулся с места. Теперь Крюк ехал осторожно, соблюдая все правила. За город выскочили быстро. Пётр Семёнович такой городишко и подыскивал, чтобы сразу за городской чертой — леса и грунтовки во все стороны. И чтобы сберкасса находилась на самой окраине. По грунтовкам перескочили на дальнюю трассу. Встали в перелеске.

— Водилу свяжите и бросьте в кузов, — распорядился Абвер. — А мы на «малину», в Марьину Рощу. Слышь, Гундосый, хороший куш мы взяли, погуляем теперь!

Это сказано было для связанного водилы, который будет давать показания в ментовке про «малины» и «Гундосого». Пусть следаки по горячим следам ищут чёрт знает кого в неизвестной «малине»…

— Ходу!

Вскоре машину бросили.

Пробежали по лесу километра два, специально оставляя следы. Около узкого каменистого ручья разделились — часть группы пошла дальше ломать кусты и впечатывать подошвы в мягкую почву, другая направилась вверх по ручью, аккуратно ступая по камням. Раненого волокли на брезенте, жёстко замотав живот тряпками, чтобы кровью путь не метить.

— Что с ним делать будем?

А что можно сделать? Пулю из живота без хирурга не вынуть, а в больничку с огнестрелом не пойдёшь. Еще сутки или двое раненый помучается, криком исходя, а потом один чёрт… Это понимали все. И раненый тоже. Потому что хаживал за линию фронта…

Он позвал тихо:

— Слышь, Партизан… Там деньги… Много… передай семье. Обещаешь?

— Сделаю. Слово! А ты пока лежи, отдыхай, доберёмся до места — что-нибудь придумаем. — Обошёл раненого с другой стороны. Посмотрел на окружающих.

Все молчаливо кивнули. Партизан наклонился:

— Ну, ты давай, крепись. — Коснулся левой рукой лба, а правой ударил сбоку под ребра, чтобы разом, без мучений. Чтобы с последней надеждой, легко…

Раненый вскинулся и затих. Крюк прикрыл ему лицо брезентом. Позвал:

— Студент!

— Я.

— Отрежешь ему голову и кисти рук. Сейчас, пока он тёплый.

— Что?! Но как же…

— А ты что, хочешь его голову и пальчики ментам оставить, чтобы они покойника опознали и родственников его истребили? Через него ниточки к нам потянутся. Ты этого хочешь? Голову и руки — в мешок. Закопаем где-нибудь по дороге. Исполняй.

— Почему я? — сник Студент.

— Потому что другие уже резали и закапывали, там, на фронте. А тебе впервой. Привыкай.

Человек не собака — ко всему может привыкнуть. И к такому может. Не умел Студент на кулачках и ножичках драться — научили. Не способен был живого человека убить — пришлось. А теперь вот голову отрезать у приятеля, с которым больше года вместе… Поганая жизнь, но… жизнь… Да и то сказать — не всё ли равно покойнику с головой в земле лежать или без головы? И голове всё равно. И ему — тоже…

— Не распускай нюни, Студент, это тебе не чернилами тетрадки пачкать. Сегодня — он. Завтра, может быть, ты или я. И я тебе, или ты мне голову пилить станешь, потому что не о мёртвых надо думать — о живых! Нет у тебя прошлой жизни — была, да вся вышла. Есть теперешняя, а дальше — не загадывай!

* * *

Весела была довоенная жизнь студента, особенно когда он из далёкой глубинки в столицу попал. Улицы, проспекты, машины, девушки в нарядных платьях и туфельках, газировка на каждом углу, в кинотеатрах комедии или кино про Чапаева, троллейбусы электрические, под землёй — метро. Голова может закружиться.

В аудиториях профессора седые на равных с тобой говорят, в клубе танцы, кружки, агитбригада, на спортплощадке волейбол, турники, на канале байдарки… Вечером в общаге жаркие комсомольские дискуссии на различные темы.

— Советская власть всё нам дала — хочешь иди на завод работай, койку в общежитии получишь, зарплату, на море летом по путёвке поедешь или в дом отдыха. Не хочешь работать — учись, хоть на архитектора, хоть на артиста, стипендию получай, может, в академики выйдешь и министры. А что? Запросто! Нынешние наши руководители, которые на Мавзолее стоят, тоже из рабочих и крестьян. Такие возможности — дух захватывает. Разве бы Михей мог в своей деревне при царе хоть на что-то рассчитывать? Слышь, Михей? Мог?

— Чего мог?.. Нет, конечно. У меня отец, дед и прадед всю жизнь за сохой, из деревни только на заработки выезжали, лес сплавлять или лёд для ледников пилить. Грамоту только отец знал, потому что ликбез в деревню пришёл. Училку прислали аз, буки, веди на доске писать. И я бы так всю жизнь… А теперь я в самой Москве.

— А ты не расслабляйся, у тебя хвостов, что блох на собаке, того и гляди отчислят.

— Ну и что? На «Серп и Молот» пойду работать кузнецом или еще куда. Там заработки побольше, чем у иных профессоров. Мои руки везде нужны. Буду деньги в деревню посылать.

— Вот видите, не хочет Михей обратно. И никто не хочет!